Экипаж

—  Я так и знала!.. Каждый год одно и то же: говоришь мне за день.

—  Ну раньше бы сказал — какая разница? Не в тюрьму ведь иду, сухарей сушить не надо... Отдохну месяц... И нет причин волноваться.

—  Да, да... Как будто ты не волнуешься. — Анна Максимовна уже взяла себя в руки. — На меня на­шумел ни за что ни про что. А между прочим, вол­новаться тебе нечего. Ты в прекрасной форме — го­ворю как врач.

Андрей Васильевич помолчал, потом сказал груст­но:

— Конечно, волнуюсь. С каждым годом все больше... Это только коньяк от возраста становится лучше.

Весь экипаж Тимченко проходил комиссию одно­временно.

Летчикам проверяли зрение... Слух... Брали кровь на анализ — из пальца, из вены...

Усеянные датчиками, сидели они в белых строгих кабинетах, среди приборов и циферблатов... Стояли на рентгене, лежали на электрокардиограмме. Крутили педали велосипеда, поднятого над по­лом, — это проверялась работа сердца под нагруз­кой...

Вечерами смотрели телевизор... Играли в домино, в шахматы, читали... А утром опять разбредались по кабинетам.

...И вот пришел последний день. Андрей Васильевич стоял в кабинете главврача и спрашивал с улыбкой:

—  Ну как, товарищ профессор, не пора еще по­дковы сдирать?

То есть? — не понял профессор.

—  А это когда коняга старый отработает свое, пора  на  живодерку,  так  с  него  подковы  сдирают,

чтобы не пропадало добро.

А-а... Нет, до этого еще не дошло... Летайте.

—  А велосипед?

—  Велосипед вы крутили так себе. Хуже, чем в прошлый раз.

—  Так я ж не велосипедист, — улыбнулся Тим ченко. — Я летчик.

Он вышел в коридор и увидел своего второго пи­лота — расстроенного и бледного. С лица Андрея Ва­сильевича сползла улыбка.

—  Что такое?

—  Списали... Отлетался... Андрей Васильевич, что же это получается? Я ж тебя моложе на восемь лет!

Бессознательный эгоизм этих слов не обидел Тим­ченко. Он прекрасно понимал, что творится сейчас в душе второго.

— Миша, ну что тебе сказать? Это как у Пушкина: «Сегодня ты, а завтра я». — Он говорил, а сам чув­ствовал, как неубедительно звучат его утешения. — И потом, на земле тоже работа. Все равно ты в ави­ации. Найдут тебе должность, и вообще... А, вались оно все! Пойдем выпьем.

Снова «Ту-154» летел в Африку. В кабине шел спокойный веселый разговор.

—  Мой Вовка, — рассказывал штурман, — в со­чинении написал: «Бывали в моей жизни невзгоды, но бывали и взгоды...»

—  Как-как? — не понял Тимченко.

—  Взгоды, — повторил штурман. А Игорь Сквор­цов похвалил:

—   Логично! Раз есть невзгоды, должны быть и взгоды. Слово-творец... Сколько ему поставили?

—  Трояк.

Второй пилот — он был новенький и в обсуждении Вовкиных дел участия не принимал — спросил у ко­мандира:

—  Андрей Васильевич, а кому вы самовар везете?

—  У нас там кореш появился, — объяснил штур­ман. — Не какой-нибудь, а министр авиации.

—  Хороший мужик, — кивнул Тимченко. А штур­ман с преувеличенным сожалением посмотрел на Иго­ря.

—  Да... Наверно, встречать придет, а Тамары-то и нет.

...Самолет, скользя по невидимому склону, прибли­жался  к посадочной  полосе... Пилот приподнял нос

- машины, выдержал ее над полосой — и вот колеса мягко, неслышно соединились с землей. Только дым от сгоревшей резины улетел назад, и громадная ма­шина покатила, успокаиваясь, по своей бетонной до­роге.

...Когда летчики вышли из кабины, у трапа их ждал представитель Аэрофлота, огорченный и встре­воженный.

— Андрей Васильевич, — сказал он. — В стране волнения. Что именно происходит, пока непонятно, но очень похоже, что это начали мятеж правые...

А Тимченко и без его объяснений видел, что аэро­порт заняли военные. Перегородив перрон, стояли ше­ренгой автоматчики, ехал по взлетному полю броне­транспортер с тяжелым зенитным пулеметом, а изда­лека, из города, доносился знакомый с войны гул — там шла стрельба.

Бронетранспортер стал боком, загородив дорогу го­товой к выруливанию бело-красной «Сессне».

Летчики, у ног которых стояла коробка с элект­рическим самоваром — подарок министру авиа­ции, — смотрели молча, как министра выволокли из кабины «Сессны», как застрелили в упор одного из его телохранителей, как министра потащили, подго­няя прикладами автоматических винтовок, как за­толкали в бронетранспортер. Белый костюм молодого африканца был уже в крови, парчовая шапочка сле­тела.

— Товарищи, в город ни в коем случае, — говорил представитель Аэрофлота. — Аэропорт пока что не закрыт, вылетите обратным рейсом по расписанию...

В креслах с высокими спинками сидели две жен­щины, народные заседательницы, а между ними муж­чина — судья.

—  Слушается дело по иску Ненарокова Валентина Георгиевича к Ненароковой Алевтине Федоровне об отобрании ребенка... Секретарь, доложите явку в су­дебное заседание...

—  Истец явился, ответчица явилась, — торопливо ответила девушка-секретарь. — Свидетель Мишако-ва явилась, представитель роно явился...

Истец Ненароков и ответчица Аля сидели неловко и напряженно поодаль друг от друга. Одета она была небрежно, выглядела плохо — с покрасневшими, злы­ми глазами и решительно сжатым ртом, — но все равно Ненарокову она казалась такой красивой, та­кой желанной!