Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

Что же касается самого первого консула, то, когда Фуше, вполне уверившись, благодаря докладам своего агента, что истинных виновников покушения вскоре удастся схватить, и пребывая в ожидании их ареста, пришел спросить у него, не желает ли он дать ему какие-либо приказы или сделать какое-либо распоряжения, Бонапарт, поскольку предложенный им закон о депортации был утвержден и последние деятели Революции только что покинули Францию, провожаемые проклятиями ослепленного народа, едва обратил внимание на этот вопрос и в ответ сказал лишь одно:

— Сделайте милость, выселите куда-нибудь подальше всех этих низкопробных шлюх, всех этих потаскух, наводнивших окрестности Тюильри.

И в самом деле, было замечено, что эти женщины и их грязные конуры фигурируют не только почти во всех заговорах, но и почти во всех преступлениях. Однако несколько слов, которые Бонапарт добавил, тут же дали знать Фуше, что в данном случае первого консула заботит скорее красота Парижа, нежели личная безопасность.

— Ради Бога, — воскликнул Фуше, прибегнув к выражению, используемому обычно при мольбе, — подумайте хоть немного о своей безопасности!

— Гражданин Фуше, — рассмеялся Бонапарт, — да не поверили вы, часом, в Бога? Вы бы весьма удивили меня!

— Хоть я и не верю в Бога, — с досадой в голосе ответил Фуше, — вы ведь охотно допускаете, что я верю в дьявола, не так ли? Так вот, во имя дьявола, к которому мы очень скоро, надеюсь, отправим души этих заговорщиков, подумайте о своей безопасности!

— Ба! — произнес первый консул со свойственной ему беспечностью. — Неужели вы думаете, что меня так легко лишить жизни? У меня нет определенных привычек, раз и навсегда установленного распорядка, я то и дело отвлекаюсь от одних дел, чтобы заняться другими, я ухожу так же неожиданно, как и возвращаюсь. В еде то же самое, у меня нет предпочтения в кушаньях, я ем то одно, то другое и выбираю блюдо, стоящее далеко от меня, столь же охотно, как и стоящее рядом со мной. И, поверьте мне, такой образ действий вовсе не является системой; он всего лишь соответствует моим вкусам, и потому я придерживаюсь его. А теперь, дорогой мой, раз вы так проворны, раз и на этот раз готовы схватить преступников, правда, через две недели после того, как они едва не убили меня, примите меры и позаботьтесь о моей безопасности, это ваше дело.

Поскольку было очевидно, что Фуше не может поверить, будто за всем этим нет какого-то расчета, связанного с желанием внушить уважение толпе, Бонапарт продолжил:

— Не думайте, что моя безмятежность зиждется на слепом фатализме или, что было бы еще неправдоподобней, на моей вере в расторопность вашей полиции. Замысел моего убийства вполне может быть приведен в исполнение; незнание подробностей, сомнительные шансы на успех, постоянная неопределенность в выборе мер защиты — все это чересчур расплывчато для моего достаточно конкретного ума и решительного характера. Лишь в реальных обстоятельствах я ощущаю, что мои умственные способности возрастают и мои душевные силы становятся вровень с опасностью; но что можно предпринять против западни, устроенной каким-нибудь одиночкой, против удара ножом, нанесенного в коридоре Оперы, против ружейного выстрела, произведенного из окна, против адской машины, взорванной на перекрестке? Всего и всегда бояться? Тщетное малодушие! Всего и везде остерегаться? Невозможно! Но этого недостаточно, чтобы выбросить из моей головы мысли об опасности, которая мне постоянно угрожает. Я знаю, что она существует, но забываю о ней, а забыв, навсегда освобождаю себя от заботы думать о ней. Я способен, — добавил он, — управлять своими мыслями или, по крайней мере, сдерживать их до такой степени, чтобы подчинять им свои чувства и поступки; на то, что, на мой взгляд, выходит одновременно за рамки моих возможностей и привычек, я больше не обращаю ни малейшего внимания. И я прошу вас лишь об одном: не лишайте меня моего покоя, ибо в нем моя сила.

Тем не менее Фуше продолжил настаивать, требуя, чтобы первый консул принял со своей стороны какие-нибудь меры предосторожности.

— Все, ступайте к себе, — сказал ему Бонапарт, — хватайте ваших преступников, коль скоро считаете, что уже держите их в руках; устраивайте над ними суд, и пусть их повесят, расстреляют, гильотинируют, но не за то, что они хотели убить меня, а за то, что им достало неумения промахнуться, метя в меня, и убить двенадцать граждан и ранить шестьдесят.

Фуше понял, что при том расположении духа, в котором пребывал Бонапарт, ничего другого от него добиться было невозможно. Вернувшись к себе, он застал там Лиможца, который давно его дожидался.