Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

— Милорд, позвольте справиться, как себя чувствует госпожа герцогиня Дорсет, ваша супруга? Она провела ненастное время года во Франции, и я надеюсь, что ей удастся провести здесь и лето. Впрочем, это зависит не от меня, а от Англии, и, если нам придется снова взяться за оружие, ответственность в глазах Бога и людей целиком ляжет на клятвопреступников, которые отказываются выполнять принятые на себя обязательства.

И, кивнув лорду Уитворту и другим послам, не сказав более никому ни слова, он вышел, оставив весь почтенный дипломатический корпус в глубочайшем изумлении, продолжавшемся еще весьма долго.

XXXI ВОЙНА

Лед тронулся. Выходка Бонапарта в отношении лорда Уитворта была равносильна объявлению войны.

И в самом деле, с этого момента Англия, несмотря на свое обязательство уйти с Мальты, считала делом своей чести оставить ее за собой.

К несчастью, Англия имела в то время один из своих переходных кабинетов министров, принимавший самые важные решения не в интересах государства, которое он представлял, а в угоду общественному мнению.

Этим кабинетом, ставшим позднее столь известным вследствие несчастий, которые повлекла за собой его слабость, был кабинет Аддингтона — Хоксбери.

Английский король Георг III пребывал в крайне своеобразном положении, не решаясь сделать выбор между кабинетом тори мистера Питта и кабинетом вигов мистера Фокса. Он разделял политические взгляды мистера Питта, но питал к нему непреодолимое отвращение как к человеку. Он восхищался характером мистера Фокса, но политические взгляды мистера Фокса были ему ненавистны. В итоге, чтобы не призывать к власти ни одного из этих прославленных соперников, он сохранил кабинет Аддингтона, сделавшийся в итоге постоянным, как это всегда случается с тем, что создают как временное.

Одиннадцатого мая английский посол затребовал паспорта.

Никогда еще отъезд посла не производил такого впечатления, какое произвел отъезд лорда Уитворта. Как только стало известно, что он затребовал паспорта, перед его особняком с утра и до вечера постоянно толпились две или три сотни человек.

Наконец, из ворот выехали его кареты, и, поскольку было известно, что он сделал все возможное для сохранения мира, его отъезд сопровождался изъявлением самой горячего сочувствия со стороны присутствующих.

Что же касается Бонапарта, то, склонившись к миру, он с присущей ему гениальностью оценил все его преимущества и замыслил обратить в явь те выгоды, какие можно было извлечь из него для Франции. Когда же его внезапно и резко толкнули на противоположный путь, он подумал, что, не сумев стать благодетелем Франции и всего мира, должен сделаться предметом их удивления. Подспудная неприязнь, которую он всегда испытывал к Англии, обратилась в безудержную ярость, исполненную грандиозных замыслов. Он уточнил расстояние между Кале и Дувром. Оно оказалось почти равным тому, какое он преодолел, переваливая через Сен-Бернар, и ему подумалось, что, коль скоро он сумел преодолеть в разгар зимы, посреди пропастей и почти без проторенных дорог, горы, покрытые снегами и считавшиеся непреодолимыми, то переправа через пролив является всего лишь вопросом транспортных средств, и, если у него будет достаточно судов для того, чтобы перебросить на другую сторону пролива армию в сто пятьдесят тысяч человек, завоевание Англии окажется не более сложным, чем было завоевание Италии. Он осмотрелся вокруг, желая понять, на кого он может рассчитывать и кого ему следует опасаться.

Общество Филадельфов оставалось в подполье, но Конкордат воскресил прежнюю ненависть генералов-республиканцев и породил новую. Все эти поборники разума — Дюпюи, Монж, Бертолле, — с трудом признававшие божественность Господа, не были расположены признавать полубожественность папы. Будучи итальянцем, Бонапарт всегда был если и не религиозен, то, по крайней мере, суеверен. Он верил в предчувствия, пророчества, предсказания, и, когда в кружке Жозефины он пускался в разговоры о религии, тех, кто слушал его рассуждения, нередко охватывало беспокойство.

Однажды вечером Монж сказал ему:

— Надо, однако, надеяться, гражданин первый консул, что мы никогда не вернемся к свидетельствам об исповеди.

— Ни от чего не зарекайтесь, — сухо ответил ему Бонапарт.

И действительно, примирив Бонапарта с Церковью, Конкордат поссорил его с частью армии. У Филадельфов на минуту появилась надежда, что пришло время действовать, и против первого консула сложился заговор.

Речь шла о том, чтобы в день смотра войск, когда в свите Бонапарта будет около шестидесяти генералов и адъютантов, скинуть его с седла и растоптать копытами лошадей. Двумя самыми видными руководителями всех подобных заговоров неизменно были Бернадот, который командовал Западной армией, но в тот момент оказался в Париже, и Моро, который, чувствуя себя недостаточно вознагражденным за одержанную им победу в битве у Гогенлиндена, положившую конец войне с Австрией, вынашивал обиду в своем поместье Гробуа.