Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

И тогда начинается путешествие в духе Стерна, но, вместо того чтобы бороздить цивилизованные края, путешественник странствует по безлюдным местностям. Время от времени взору его неожиданно открывается индейская деревня или перед глазами его внезапно появляется кочевое племя. И тогда человек из цивилизованного мира подает человеку из дикарского мира один из тех знаков всеобщего братства, какие понятны на всей поверхности земного шара; в ответ его будущие хозяева запевают гостевую песнь:

Вот чужеземец, вот посланец Великого Духа.

По окончании песни к нему подходит ребенок, берет его за руку и подводит к хижине, говоря:

— Вот чужеземец!

В ответ сахем произносит:

— Дитя, введи чужеземца в хижину.

Под защитой ребенка путешественник входит внутрь и, как это было принято у древних греков, садится на пепел у очага. Ему подают трубку мира. Он делает три затяжки, а тем временем женщины поют утешительную песнь:

Чужеземец вновь обрел мать и жену.
Солнце будет всходить и заходить для него, как прежде.

Затем наполняют кленовым соком священный кубок; гость выпивает половину, передает кубок хозяину, и тот допивает его до дна.

Быть может, вместо этой картины из жизни дикарей кто-то желает увидеть описание ночи, тишины, отрешенности, меланхолии?

Путешественник рисует и это; смотрите:

«Светила луна; возбужденный собственными мыслями, я встал и немного поодаль сел на какой-то корень, свисавший над берегом ручья; стояла одна из тех американских ночей, которые никогда не передаст кисть художника и о которых я вспоминаю с наслаждением.

Луна была в самой высокой точке небосвода: повсюду, в огромных просветах неба, сверкали мириады звезд. Временами луна покоилась на гряде облаков, которые напоминали вершины высоких гор, увенчанных снегами; постепенно облака эти вытягивались и развертывались в полупрозрачные и волнистые полосы белого атласа или же превращались в легкие хлопья пены, в бесчисленные стада, блуждающие по синим равнинам небосвода. Иногда небо, казалось, превращалось в песчаную дюну, в которой ясно виделись горизонтальные слои, параллельные складки, оставленные постоянно повторяющимися приливами и отливами моря; затем порыв ветра снова разрывал завесу, и повсюду в небесах образовывались огромные скопления ослепительной белизны ваты, такие пушистые на вид, что ты словно ощущал их мягкость и податливость.

Картина на земле была не менее чарующей; лазурный и бархатистый свет луны тихо скользил по верхушкам деревьев и, яркими снопами проникая в просветы между деревьями, освещал самые сумрачные уголки леса. Узкий ручей, струившийся у моих ног, то и дело прятался в чаще ивовых дубов и сахарных кленов, а затем снова появлялся немного поодаль, на полянах, сверкая под ночными созвездиями и напоминая муаровую и голубую ленту, усеянную алмазными россыпями и рассеченную поперечными черными полосами. На другой стороне ручья, на огромном природном лугу, свет луны недвижно дремал на траве, расстилаясь по ней, словно парус.