Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

Ну что ж, наш дворянин разбирается с происходящим, изучает одного за другим всех этих людей, посвятивших себя разным партиям, но обреченных на один и тот же эшафот.

Он посещает якобинцев, этот аристократический клуб, клуб литераторов и художников; благовоспитанные люди составляют в нем большинство; там бывают даже знатные вельможи, туда приходят Лафайет и оба Ламета; Лагарп, Шамфор, Андриё, Седен и Шенье представляют там поэзию, правда, поэзию того времени. Но, в конце концов, нельзя требовать от эпохи больше того, что она может дать. Давид, совершивший переворот в живописи, и Тальма́, совершивший переворот в театре, редко пропускают заседания клуба. Двум надзорщикам, стоящим у дверей, поручено проверять членские карточки: один из них певец Лаис, другой — побочный сын герцога Орлеанского.

Сидящий за столом президиума человек в черном, со столь изящными манерами и столь мрачным выражением лица, это автор «Опасных связей», шевалье де Лакло.

Как жаль, что Кребийон-сын уже умер. Он был бы здесь президентом, или, по меньшей мере, вице-президентом.

На трибуне стоит человек со слабым и тонким голосом, с худым и унылым лицом, в сюртуке оливкового цвета, немного потертом, немного изношенном, но с напудренными волосами, в белом жилете и безупречно чистой рубашке.

Это Робеспьер, рупор общественных масс, который пока идет в ногу с ними и который в тот день, когда у него достанет неблагоразумия опередить их, поскользнется на крови Дантона.

Шатобриан посещает кордельеров.

До чего же причудлива судьба этой церкви, ставшей клубом!

Людовик Святой, король-монах, который и сам был кордельером, основал ее вследствие подлинно революционного акта правосудия. Когда знатный вельможа, сир де Куси, совершает преступление, вершитель правосудия из Венсена налагает на барона денежное взыскание, и на эти деньги строятся школа и церковь кордельеров.

Здесь, в церкви кордельеров, около 1300 года звучит диспут о «Вечном Евангелии», и в ней же ставится вопрос, который атеизму предстоит разрешить четыре века спустя: «А было ли пришествие Христа?»

В 1357 году, когда короля Иоанна пленили в Пуатье, а вместе с ним пленили и поредевшее, разбитое дворянство, некий человек, действуя от имени народа, завладевает королевской властью и устраивает в церкви кордельеров свой штаб. Этот человек — Этьенн Марсель, парижский прево.

«Когда знатные господа воюют друг с другом, — говорит Этьенн Марсель, — добрые люди подвергают их преследованиям».

Впрочем, монахи-кордельеры и сами достойные предшественники тех, кому позднее предстоит отнять у них церковь; эти средневековые санкюлоты говорили задолго до Бабёфа: «Собственность — это преступление», задолго до Прудона: «Собственность — это кража».

И они отстаивали свое изречение, предпочитая скорее сжечь себя на костре, нежели поменять что-либо в своем нищенском платье.

Если якобинцы — это аристократы, то кордельеры — это народ; подвижный, деятельный, неистовый народ Парижа; народ, представленный своими любимыми писателями — Маратом, типография которого помещалась в подвалах церкви кордельеров, Демуленом, Фрероном, Фабром д’Эглантином, Анахарсисом Клоотсом; своими ораторами — Дантоном и Лежандром, двумя мясниками, один из которых превратил парижские тюрьмы в скотобойни.

Клуб кордельеров был ульем; пчелы селились вокруг: Марат — почти напротив; Демулен и Фрерон — на улице Старой Комедии; Дантон — в пятидесяти шагах, в Торговом проходе, Клоотс — на улице Жакоб, Лежандр — на улице Бушери-Сен-Жермен.

Шатобриан видел и слышал всех этих людей: картавящего Демулена, заикающегося Марата, гремящего Дантона, бранящегося Лежандра, проклинающего Клоотса; они внушали ему страх.

И он решил уехать за границу, чтобы присоединиться к дворянам, вставшим под знамена принцев; к несчастью, исполнить это решение мешала причина, которую можно пояснить двумя словами: отсутствие денег.

Приданое г-жи де Шатобриан составляли лишь ассигнаты, а они начали стоить меньше чистого листа бумаги, на котором можно было, по крайней мере, написать письмо или составить переводной вексель.

В конце концов нашелся нотариус, у которого еще были настоящие деньги; нотариус ссудил двенадцать тысяч франков. Господин де Шатобриан поместил это богатство в бумажник, а бумажник положил в карман. В этих двенадцати тысячах франков заключалась его собственная жизнь и жизнь его брата.

Однако человек предполагает, а сатана располагает. Будущий эмигрант встречает друга и признается ему, что при нем двенадцать тысяч франков. Друг — игрок, игра заразительна: г-н де Шатобриан входит в один из игорных домов Пале-Рояля, играет и теряет десять тысяч пятьсот франков из двенадцати тысяч.

К счастью, то, что должно было бы свести его с ума, вернуло ему разум. Будущий автор «Духа христианства» не был заядлым игроком. Он возвращает в бумажник последние полторы тысячи франков, уже готовые последовать за своими собратьями, выскакивает из проклятого заведения, садится в фиакр, доезжает до тупика Феру, поднимается к себе, ищет в кармане бумажник и не может его найти.