Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

И в самом деле, разве не утешительно, что в тот момент, когда весь народ, горланя у ворот кровавых тюрем и устраивая на площади Революции пляски вокруг бесперебойно действовавшего эшафота, кричал: «Нет больше религии, нет больше Бога!», разве не утешительно, повторяем, что какой-то человек, затерявшись светлой ночью в девственных лесах Америки, улегшись на мох, опершись спиной на ствол векового дерева, скрестив руки на груди и устремив глаза на луну, чей скользящий луч, казалось, связывал его с небом, шептал такие слова:

«Бог существует! Травы в долинах и кедры в горах благословляют его; насекомое жужжит ему хвалу, слон трубит ему славу на восходе солнца, птицы воспевают его в кронах деревьев, ветер шепчет о нем в лесу, гром гремит о его бытии, океан своим ревом подтверждает его неизмеримость! Один лишь человек говорит: "Бога нет!"

Но разве посреди своих несчастий он никогда не поднимал глаза к небу? Разве его взгляд никогда не блуждал в звездных далях, где рассеяно столько миров, сколько песка в пустыне? Что до меня, то я это видел, и мне этого достаточно. Я видел повисшее у ворот заката солнце, облаченное в пурпур и золото; видел на другой стороне горизонта луну, поднимающуюся, словно серебряный светильник на лазурном востоке.

В зените два этих светила смешивали свои серебряные и карминовые цвета, море множило картину востока в брильянтовых подвесках и розовыми волнами катило это великолепие запада. Стихшие морские валы один за другим безвольно замирали на берегу у моих ног, а первая тишина ночи и последний шепот дня боролись между собой на косогорах, берегах рек и в долинах.

О Ты, кого я не знаю, Ты, чье имя и обиталище мне неизвестны, невидимый зодчий этой вселенной, который дал мне инстинкт все чувствовать и отказал в способности все понимать разумом, неужели Ты лишь игра воображения, лишь золотой сон обездоленного? Неужели душа моя распадется вместе с моим прахом? Могила — это безысходная бездна или ворота в другой мир? Не из жестокого ли сострадания природа вложила в сердце человека надежду на лучшую жизнь по другую сторону человеческих невзгод?

Прости мою слабость, Отец милосердия! Нет, я не сомневаюсь в Твоем бытии и, предназначил ли Ты меня для бессмертного поприща или же мне предстоит всего лишь прожить жизнь и умереть, я молча поклоняюсь Твоим заветам, и Твоя ничтожная мошка провозглашает Твою божественность!»[20]

Понятно, какое впечатление должна была произвести подобная проза после проклятий, изрыгнутых Дидро, после теофилантропических речей Ла Ревельера-Лепо и кроваво-пенных писаний Марата.

Так что Бонапарт, наклонившийся над краем революционной бездны, от которой он еще не осмеливался отвести глаз, был остановлен в пути этим ангелом-хранителем, проложившим во мраке небытия первую борозду света. И, посылая кардинала Феша в Рим, первый консул придал ему в помощь великого поэта, орла, который заместил голубку и, подобно ей, должен был принести Святому отцу оливковую ветвь!

Однако назначить Шатобриана секретарем посольства было недостаточно, следовало еще получить его согласие.

XXXIX ПОСОЛЬСТВО В РИМЕ