Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

Мы странные враги: поначалу нас считают несколько развязными, чересчур веселыми, слишком неуемными; но стоит нам уйти, как о нас уже скучают. Живой, остроумный, находчивый, французский солдат помогает хозяевам, у которых квартирует; он носит воду из колодца, как Моисей для мадиамских дев, вместе с пастухами водит овец на водопой, рубит дрова, разжигает огонь, следит за котелком, носит на руках хозяйского ребенка или баюкает его в колыбели. Добрый и деятельный нрав французского солдата оживляет все кругом; на него привыкают смотреть, как на нового члена семьи. Но стоит раздаться барабанному бою, и постоялец хватает свой мушкет, оставляет в слезах хозяйских дочерей и покидает жилище, о котором и не вспомнит, пока не попадет в Дом инвалидов.

Когда я проезжал через Милан, разбуженный великий народ уже приоткрыл глаза. Италия очнулась от своего сна и вспомнила о своем гении, как о божественной грезе; принося пользу нашей возрождающейся стране, она привносила в скаредность нашей нищеты величие заальпийской природы, этой Авсонии, вскормленной шедеврами искусства и возвышенной памятью о славном прошлом своего отечества. Явилась Австрия; вновь набросила она свой свинцовый покров на итальянцев и вынудила их возвратиться в гроб. Рим укрылся в развалинах, Венеция укрылась в море. Венеция истощила силы, озаряя небо последней своей улыбкой; чаровница распростерлась в волнах, словно светило, которому не суждено более подняться на небосводе».[21]

Двадцать седьмого июня, под вечер, он прибыл в Рим; был канун дня Святого Петра, одного из четырех главных праздников Вечного города.

Двадцать восьмого он весь день бродил по городу и, как всякий путешественник, для начала осмотрел Колизей, Пантеон, колонну Траяна и замок Святого Ангела. Вечером г-н Арто, которого ему предстояло сменить, привел вновь прибывшего в дом недалеко от площади Святого Петра. Сквозь вихри вальса, кружившиеся у распахнутых окон, виднелась иллюминация на микеланджеловском куполе; потешные огни, взметаясь над Адриановой громадой, распускались у церкви Сант Онофрио, над могилой Тассо.

В окрестностях города царили тишина, запустение и мрак.

На другой день он присутствовал на службе в соборе святого Петра; мессу служил папа Пий VII. Два дня спустя он был представлен его святейшеству; Пий VII усадил его рядом с собой, что было редкой милостью: на приемах у пап посетители обычно стоят. «Дух христианства» лежал раскрытым на столе.

Нам нравится обнаруживать в сочинениях этого великого гения, именуемого Шатобрианом, среди великолепных фраз, обращенных к воображению, подобные мельчайшие материальные подробности, которые все легко запоминают.

Кардинал Феш снял неподалеку от Тибра палаццо Ланчелотти; молодому секретарю посольства отвели верхний этаж дворца. Не успел он войти туда, как на него набросилось такое полчище блох, что его панталоны из белых сделались черными. Он распорядился вымыть свой дипломатический кабинет, обосновался в нем и начал выдавать там паспорта и исполнять прочие важные обязанности.

В полную противоположность мне, обретшему в своем отличном почерке твердую опору, почерк Шатобриана служил помехой его талантам. Кардинал Феш пожимал плечами при виде его подписи и, не прочитав ни «Аталы», ни «Духа христианства», задавался вопросом, что хорошего мог написать человек, чья подпись занимала всю ширину страницы.