Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

Бонапарт был восхищен беседой с г-ном де Шатобрианом. Господин де Шатобриан, со своей стороны, рассказывает в своих мемуарах, что Бонапарт сыпал вопросами так быстро, что не оставлял времени на ответ.

Именно такие беседы Бонапарт и любил, беседы, где говорил он один. Для него не имело значения, что г-н де Шатобриан никогда не состоял на государственной службе, он с одного взгляда понял, где и как тот может быть ему полезен. Он полагал, что подобный ум знает все заранее и не нуждается в обучении.

Бонапарт был великим открывателем людей, но желал, чтобы таланты этих людей служили ему одному, а он всегда был бы единственным умом, управляющим людскими массами. Мошка, без его дозволения улетевшая на любовное свидание с другой мошкой, считалась бунтовщицей.

Снедаемый мыслью стать великим человеком, Шатобриан никогда не стремился стать влиятельным лицом.

Он решительно отказался.

Аббат Эмери услышал об этом отказе. Аббат Эмери, ректор семинарии Святого Сульпиция, был высоко ценим Бонапартом. Он отправился уговаривать Шатобриана ради блага религии согласиться на должность первого секретаря посольства, предложенную ему Бонапартом.

Вначале аббат потерпел неудачу, но вскоре он возобновил попытку, и в конце концов его настойчивость побудила Шатобриана согласиться на это предложение.

Закончив сборы, Шатобриан отправился в путь; секретарю посольства надлежало прибыть в Рим раньше посла.

Обычно путешественники начинают свои поездки со старых городов, прародителей нашей цивилизации. Шатобриан начал со старых лесов Америки, театра грядущих цивилизаций.

Нет ничего более красочного, чем описание этого нового путешествия, изложенное неповторимым стилем автора «Духа христианства», стилем настолько величественным и одновременно настолько своеобразным, что он создал школу, плодом которой стал г-н д’Арленкур с его бессмысленными романами «Отшельник» и «Ипсибоэ», на какое-то время занявшими умы Франции; но то, что составляло главную силу Шатобриана, оборачивалось слабостью у его подражателей; соединение простоты и величия, такое естественное у него, делалось невыносимым у них.

Его описание равнин Ломбардии являет собой образчик этого утонченного стиля, которого не найти более ни у кого. Это картина поведения наших солдат за границей, картина того, что заставляет везде, где мы появляемся, или любить нас, или ненавидеть.

«Французская армия обосновалась, словно военная колония, в Ломбардии. Охраняемые то там, то здесь часовыми из числа своих товарищей, эти пришельцы из Галлии, в фуражирках и с серповидными саблями поверх коротких мундиров, казались веселыми расторопными жнецами. Они ворочали камни, катили пушки, сопровождали повозки, сооружали навесы и шалаши из веток. Кони скакали, вставали на дыбы, гарцевали в толпе, похожие на собак, ластящихся к хозяевам. Посреди этой вооруженной толчеи итальянки торговали с лотков фруктами; наши солдаты дарили им трубки и огнива, говоря им то, что говорили древние варвары, их предки, своим возлюбленным: "Я, Фотрад, сын Эвперта из племени франков, дарю тебе, Хельгина, дорогая моя супруга, за твою красоту мое жилище в квартале Пиний".