Когда Бонапарт остался один, на лице его появилось выражение триумфа; это деяние, которому впоследствии суждено было стать для него источником вечных угрызений совести, в тот момент, когда оно было задумано, но еще не совершено, вызывало в нем лишь чувство удовлетворенной гордости: его кровь уподоблялась крови принцев и королей, ибо никто, даже коронованный принц, не имел права ее пролить.
Он взглянул на часы: было восемь с четвертью. Господин де Меневаль, его новый секретарь, сменивший Бурьенна и присутствовавший на этом любопытном совещании, остался на тот случай, если первый консул пожелает дать какие-нибудь распоряжения.
Бонапарт подошел к столу, за которым сидел секретарь, оперся пальцами о столешницу и произнес:
— Пишите!