Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

— Сударыня, — обратился к ней Эктор, — не думайте, что я из тех, кто с упорством восхваляет старый режим во вред новому, или что я слеп в отношении огромных достоинств первого консула. На днях я впервые увидел его у госпожи де Пермон и, вместо того чтобы испытать при виде его отвращение, ощутил на себе его притягательность. Я восхищаюсь его кампанией девяносто шестого и девяносто седьмого годов как образцовым творением современной стратегии и военного гения. Но, признаться, я испытываю гораздо меньший восторг в отношении Египетской кампании, которая не могла привести ни к какому успеху и была лишь маской, скрывавшей безмерную жажду славы. Бонапарт сражался и побеждал там, где сражались и побеждали Марий и Помпей; он решил разбудить эхо, которое после имен Александра Македонского и Цезаря не повторяло ничьих имен. Это было заманчиво; но такая фантазия слишком дорого обошлась стране: сто миллионов ливров и тридцать тысяч человек! Что же касается его последней кампании, кампании Маренго, то она была затеяна исключительно во имя личного честолюбия, чтобы освятить Восемнадцатое брюмера и заставить иностранные правительства признать новое французское правительство. К тому же все знают, что при Маренго Бонапарт проявил себя не как гениальный военачальник, а как везучий игрок, в руках которого в момент проигрыша партии оказались два козыря, да еще каких: Келлерман и Дезе!.. Что же касается Восемнадцатого брюмера, то это насильственный захват власти, успех которого оправдывает его зачинщика лишь самим фактом победы. Представьте себе, что дело закончилось провалом вместо успеха; тогда эта попытка свержения существующего правительства расценивалась бы как мятеж, как преступление против нации, и по меньшей мере три члена семьи Бонапартов лишились бы своих голов. Случай помог его возвращению из Александрии, фортуна стояла за него в Маренго, отвага спасла его в Сен-Клу, но человек спокойный и бесстрастный не примет три грозовые молнии, какими бы яркими они ни были, за рассвет великого дня. Будь я совершенно свободен от своего прошлого и не вступи прежде моя семья на роялистскую почву, я охотно связал бы свою жизнь с фортуной этого человека, хотя вижу в нем лишь блистательного авантюриста, который всего один раз воевал за Францию, а два других раза — во имя собственных интересов. Теперь же, желая доказать вам, что у меня нет против него никаких предубеждений, обещаю, что как только он задумает нечто подлинно великое во имя Франции, я искренне примкну к нему, ибо, к моему огромному удивлению, хотя своим последним трауром я обязан ему, я восхищаюсь Бонапартом, невзирая на его ошибки, и люблю его, вопреки своей воле; таково влияние, которое оказывают выдающиеся личности на тех, кто их окружает, и я подчиняюсь ему.

— Понимаю, — промолвила г-жа де Сурди. — Но вы хотя бы позволите мне сделать кое-что?

— Прежде всего, — ответил Эктор, — это не мне подобает позволять, а вам надлежит приказывать.

— И все же, вы позволите мне испросить у первого консула и у госпожи Бонапарт их согласия на ваш брак с Клер? Будучи тесно связана с госпожой Бонапарт, я не могу поступить иначе. Это всего лишь проявление вежливости.

— Да, но при условии, что, если они откажут вам, мы обойдемся без их согласия.

— Если они откажут вам, вы похитите Клер, и я прощу вам это похищение, где бы вы ни были, но будьте покойны, мне они не откажут.

После такого заверения графине де Сурди было дано разрешение просить у первого консула и г-жи Бонапарт их согласия на брак мадемуазель Клер де Сурди с господином графом Эктором де Сент-Эрмином.

XX ФУШЕ

В окружении Бонапарта был человек, которого он одновременно ненавидел, опасался и терпел. Мы видели его мельком у мадемуазель де Фарга в тот момент, когда она выставляла свои условия, предлагая выдать Соратников Иегу.

Испытывая это неприязненное чувство, Бонапарт повиновался замечательному инстинкту, присущему в большей степени животному, нежели человеку, и заставляющему их держаться подальше от всего, что может им навредить.

Жозеф Фуше, министр полиции, и в самом деле был не только уродлив, но и опасен. Уродливые люди редко бывают добры, и у Фуше нравственность, а точнее, безнравственность, была на одном уровне с его уродством.

Бонапарт считал людей либо орудиями, либо помехами на своем пути, и только. Для генерала Бонапарта министр Фуше был 18 брюмера орудием. Для первого консула Бонапарта министр Фуше мог сделаться помехой. Тот, кто замышлял против Директории в пользу Консулата, вполне мог замышлять против Консулата в пользу любого другого правительства. Стало быть, Фуше был человеком, которого, вознеся его перед тем вверх, следовало свалить вниз, что в сложившихся обстоятельствах сделать было непросто. Фуше был из числа тех людей, которые, дабы подняться, хватаются за каждую шероховатость, цепляются за каждый угол и, никогда не забывая тех, кто послужил им опорой на пути вверх, по достижении цели имеют поддержку на каждой пройденной ими ступени.