Экзотики

— Вдовецъ и вдова — говорятъ, это самые счастливые браки.

— Да. И преимущественно когда обоимъ вмст боле ста лтъ. А этимъ, кажется, капельку не хватаетъ для сотни.

— Il fait une grosse sottise!

— Почему?

— C'est une femme sur le retour. Si elle allait retourner…

Въ церкви, въ групп молодежи, былъ и журналистъ Мойеръ.

Онъ не былъ приглашенъ, а назойливо явился самъ. Странно улыбаясь или сдерживая смхъ, Мойеръ подъ звуки органа мурлыкалъ изъ «Belle H'el`ene» псенку: «Le mari de la reine! Ri… de la reine! Ri… del`a reine»…

Въ числ шаферовъ на свадьб былъ и графъ Загурскій — у невсты, и герцогъ Оканья — у жениха.

Дв личности не были на свадьб, и ихъ отсутствіе было замчено: графиня Нордъ-Остъ и Любовь Скритицына не присутствовали.

Молодая двушка была серьезно больна и даже въ продолженіе недли чуть не при смерти. И ни для кого не было теперь тайной, какія причины вызвали опасную нервную болзнь. Что касается до красавицы-графини, то ходилъ слухъ съ сотней варіантовъ, что она поссорилась съ своимъ другомъ баронессой предъ самой свадьбой.

— Почему? — изумлялись близкіе люди, въ род герцога Оканья, д'Ульгата.

— За графиней сталъ ходить по пятамъ японецъ виконтъ Фушигама.

— Что же баронесс до этого?

— Она слишкомъ обрадовалась замн.

Мойеръ подхватилъ болтовню, сплетни и пересуды. И черезъ два дня посл внчанія, когда молодые ухали на дв недли въ Пиренеи, въ газет «Mappemonde» появилась «Nouvelle `a la main».

«На дняхъ въ Париж была блестящая свадьба, которой предшествовалъ разрывъ между двумя давнишними пріятельницами. Когда стали доискиваться причины ссоры, то кто-то сказалъ: Cherchez l'homme! На это многіе отвчали: Oh, alors… Il est tout trouv'e».

Черезъ недлю газета перешла въ другія руки, и ходилъ слухъ, что ее за крупную сумму купилъ баронъ Герцлихъ. Зато тотчасъ появилась новая газетка: «Le Parisien», съ тми же именами сотрудниковъ, чтр исчезли со столбцовъ «Mappemonde». Въ ней говорилось съ пною у рта объ евреяхъ и ихъ эксплуатаціи всхъ и всего. Въ «Mappemonde» появилась тотчасъ статья, надлавшая много шуму въ журнальномъ мір, подъ заглавіемъ: «Jacques l'Eventreur de la Presse».

Въ ней говорилось, что таинственный лондонскій преступникъ Жакъ-Распарыватель, безнаказанно ржущій женщинъ и ускользающій отъ рукъ правосудія, не такъ опасенъ обществу, какъ журналисты, которые подъ псевдонимомъ таскаютъ въ грязи и позорятъ чье-либо честное имя клеветами и выдумками, и не по злоб, а ради преступной выгоды…

Однимъ словомъ, статья бичевала новое, все сильне развивающееся въ печати явленіе — шантажъ. Кто разумлся подъ именемъ Жака-Распарывателя Прессы — было ясно…

Однако въ газетк «Le Parisien» не унялись, и въ ней начали появляться возмутительные намеки на нкоторыхъ иностранцевъ. Появился разсказъ: «Duc D'Ocanaille», осужденный на галеры за d'etournements de mineures. Затмъ появились путевыя письма изъ Америки, гд описывалась милліонерша mistriss Irka-May, влюбленная въ своего лакея. Наконецъ, былъ пущенъ слухъ, что одинъ молодой русскій князь, извстный идіотъ, помщенъ въ maison de sant'e! Одновременно упоминался и превозносился постоянно богачъ д'Ульгатъ, аристократъ древняго рода, потомокъ крестоносцевъ…

Вскор у газетки завелись вдругъ крупные фонды, она увеличилась въ объем и прекратила нападки и намеки на извстныхъ Парижу экзотиковъ. Разумется, они постарались смнить гнвъ на милость.

Вмст съ тмъ, въ газет стала превозноситься до небесъ замчательная красавица и замчательная пвица, равной которой Парижъ еще не видалъ, вдобавокъ обладательница брилльянтовъ на полмилліона. Ее называли то «La belle D'Albert», то «La Dame aux Diamants», то, наконецъ, «Nouvelle Diane chasseresse».

Одновременно бульварный міръ много толковалъ о журналист Мойер, который внезапно разбогатлъ и страшно сорилъ деньгами.

За это же время Владиміръ Ивановичъ Дубовскій ближе сошелся съ Гастингсомъ-Машоновымъ, понявъ, что это человкъ не простой, а въ самомъ ді omnipotentia.

Дубовскій, зайдя однажды къ новому пріятелю, нашелъ у него журналиста Мойера, который держался какъ у себя дома.

Посл его ухода, Егоръ Егоровичъ объяснилъ, что Мойеръ — золотой человкъ, умница — и на вс руки. Будетъ депутатомъ и министромъ не позже двухъ-трехъ лтъ…

Дубовскій увидлъ на стол пріятеля французскую бумагу, гербовую, оффиціальную — донесеніе очень высокопоставленному лицу съ подписью крупнаго политическаго дятеля. Онъ, удивляясь, попросилъ объясненія.

Машоновъ заявилъ таинственно и самодовольно:

— Эта бумажка теперь у меня — спасибо Мойеру. А стоитъ она мн пять тысячъ франковъ только… Въ Берлин ей цна десять или двадцать тысячъ марокъ, да главное съ прибавкой почетной награды.

— Неужели такая личность, какъ онъ, — показалъ Дубовскій на подпись, — продастъ важную бумагу?..

— Не знаю. Это не мое дло, — смясь, отозвался Машоновъ, а самъ думалъ:- «Экой дуракъ! Не понимаетъ, что документъ не купили, а стибрили, и что деньги обыкновенно получаетъ не тотъ, у кого воруютъ».