Экзотики

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Прошло около полугода. Было лто.

Главная резиденція, или излюбленное мсто сборища новыхъ номадовъ, кочевниковъ fin de si`ecle — Парижъ, — отчасти опустла. Первый подающій примръ бгства — экзотическій высшій кругъ давно исчезъ, и если не разъхался по своимъ родинамъ, за деньгами, за устройствомъ подпорокъ и заплатъ въ своихъ имущественныхъ длахъ, то весело разсыпался по разнымъ красивымъ и живописнымъ мстечкамъ Европы, на водахъ и купаньяхъ.

И здсь, всюду, въ каждомъ уютномъ и благодатномъ уголк, среди патріархально-простыхъ и богобоязненныхъ аборигеновъ, временно основался свой новый кружокъ экзотиковъ, смлый, пестрый и… сомнительный.

Да, эта новая «интернаціоналка» — своеобразное явленіе, но и знаменіе времени. Но что это? Могикане, эпигоны, — или піонеры, предтечи?.. Эта интернаціоналка, блестящая, обезпеченная, жизнерадостная, легкомысленная, не длаетъ заговоровъ противъ правительствъ, не подкапывается подъ устои какого-либо государственнаго строя, и никакая въ мір власть предержащая — ею не озабочена, ибо ею не смущена. Она благодушно, безсознательно, но дружно подрываетъ основы только нравственности, религіи, семьи… И особенно легкая на подъемъ въ снованіи по Европ, она еще боле легка на подъемъ въ мір принциповъ, врованій и традицій. И она почти не виновна, «не вдаетъ бо что творитъ».

— Новые калмыки? Нтъ! Хуже! — восклицаетъ Рудокоповъ по праву. — Калмыки кочуютъ съ своими кибитками. А эти и безъ кибитокъ!

Да. Кибитка творитъ эпигоновъ, въ ней — наслдіе, въ ней — все, что осталось отъ отцовъ и ддовъ и что хранится и охраняется свято и любовно. Но экзотикъ, «легкій на подъемъ», поршилъ эту тяжелую кибитку за собой не таскать.

Въ числ другихъ семействъ, зимующихъ въ Париж и узжающихъ лтомъ, былъ и русскій сановникъ Владиміръ Ивановичъ Дубовскій съ племянницей. Эми, вполн оправившаяся посл нервной болзни, къ весн была отправлена докторами на югъ и на берегъ моря.

Владиміръ Ивановичъ поселился съ племянницей въ Ницц, но часто отлучался по своимъ дламъ въ Парижъ и, наконецъ, собрался въ Россію. За это время, вторую половину зимы и весной, Дубовскій сталъ еще дятельне, т.-е. подвижне. Онъ вдругъ близко сошелся съ человкомъ, котораго прежде не любилъ и даже избгалъ. Еще недавно звалъ онъ его по фамиліи: «Чортъ его душу знаетъ!» — данной Рудокоповымъ. Теперь же онъ постоянно съ нимъ видался и ему услуживалъ на особый ладъ, удивляясь, какими пустяками интересуется этотъ новый пріятель — Егоръ Егоровичъ Гастингсъ-Машоновъ.

Дубовскій, по его просьб, переносилъ ему всякія розсказни, болтовню въ обществ, сплетни, иногда нарочно знакомился съ вновь прибывающими русскими, сренькими, неинтересными, разузнавалъ и вывдывалъ всякіе пустяки и — передавалъ. Раза два или три Машоновъ за какой-то вздоръ горячо благодарилъ Дубовскаго. Однажды сановникъ не-у-длъ вдругъ взялъ на себя какую-то статейку въ какой-то парижской газет, о чемъ-то трактовавшей, и заявилъ, что авторъ — онъ… Въ другой разъ сановникъ собственноручно написалъ и подписалъ письмо — не зная, къ кому, — гд была завдомая ложь… Но дло шло опять-таки о пустякахъ… О какихъ-то цюрихскихъ студентахъ или студенткахъ. Новыхъ пріятелей создало особое обстоятельство или, врне, общаніе взаимопомощи. Одинъ общалъ чрезъ своихъ друзей въ парламент «достать» пріятелю «почетный легіонъ». А другой общалъ, въ отплату, при своихъ связяхъ, достать «Владиміра». Но одинъ зналъ, что длаетъ, а другой и не вдалъ. Дубовскій не могъ сообразить, что въ Париж высшая власть была освдомлена, что такое monsieur de Machonoff, и равно не догадывался, что по рекомендаціи его если и можно попасть въ легіонъ, то никакъ не въ почетный… Равно не вдалъ Владиміръ Ивановичъ, что и на берегахъ Невы соотвтствующая власть давно ршила «Егорамъ Егоровичамъ» крупныхъ отличій не давать, но за то денежныхъ наградъ не жалть… Сколько влзетъ!..

Когда Дубовскій собрался, въ ма, въ Россію, на мсяцъ, то возникъ вопросъ, на кого оставить племянницу, подъ чьимъ покровительствомъ.

Дло ршилось просто. Ближайшій другъ, женщина, нжно интересовавшаяся Эми Скритицыной за все время ея болзни, — предложила свои услуги. Это была баронесса Юлія Герцлихъ, жившая теперь уже на очень широкую ногу, ведшая grand train, благодаря состоянію мужа.

Баронесса была въ Париж, но собиралась сдлать кругъ по Пиринеямъ и окончить сезонъ въ Біарриц. Она обрадовалась взять Эми подъ свое покровительство, а молодая двушка съ своей стороны была даже счастлива. Теперь она любила баронессу за прошлое. Съ ней, боле чмъ съ кмъ-либо, могла она бесдовать о своемъ дорогомъ прошломъ. И бесдовать искренно, по душ. А для Эми теперь оставалось отъ всего только одно — вспоминать, жить воспоминаніями.

Довольно большое общество, въ которомъ было одно французское семейство и одно англійское, образовалось съ цлью сдлать въ экипажахъ турнэ по всмъ маленькимъ мстечкамъ Пиринеевъ… Баронесса Герцлихъ съ дочерью и съ Эми примкнула тоже… Съ ними двинулся и Гастингсъ-Машоновъ, и семья Простаковыхъ, и Гастонъ д'Ульгатъ, или Дюкло…