Экзотики

Она заставляла себя и, наконецъ, даже будто привыкла пріятельски относиться въ молодому человку, даже стала помогать ему въ его романическихъ приключеніяхъ. Но съ перваго дня знакомства ихъ и до послдняго дня въ этихъ отношеніяхъ со стороны баронессы всегда незаглушимо звучало что-то… И звучавшее было диссонансомъ. Она все чаще убждала и увряла себя, что въ ея годы даже простое увлеченіе, не только любовь, было бы безумствомъ… И одновременно она постоянно продолжала думать и продолжала говорить себ, что графъ — единственный человкъ на свт, которому отдалась бы она и душой, и разумомъ беззавтно. И прежде, въ молодости, да, можетъ быть, и теперь…

Это было бы безсмысленно, безразсудно!.. Да!.. Но за то гнетъ несбывшихся въ жизни надеждъ и грёзъ спалъ бы съ души. Стало бы легче… Явилось бы примиреніе…

И вдругъ въ Люшон, съ первыхъ дней пребыванія Загурскаго, который всякій день собирался на утро выхать на Ріе du Midi, между ними незамтно возникли и установились какія-то новыя отношенія. Тридцати-семилтняя баронесса, многое видавшая и испытавшая на свт, встрепенулась и оробла, какъ пятнадцатилтняя двочка.

Сначала она глазамъ и ушамъ своимъ не врила, но, наконецъ, при явныхъ доказательствахъ того, что она не обманывается, она внезапно почувствовала нчто странное… Ею будто овладла паника.

Графъ Загурскій, съ его простой, добродушной, кроткой манерой, какъ-то вдругъ нечаянно проговорившись, не замолчалъ, а продолжалъ говорить.

— Что жъ, правда, — сказалъ онъ однажды и продолжалъ уже объяснять всякій день. — Я на вашихъ глазахъ не разъ влюблялся, ухаживалъ, сходился и расходился со многими, близко вамъ знакомыми женщинами, къ вамъ же всегда относился съ извстнаго рода уваженіемъ. Но я теперь обмолвился, признался и не беру словъ назадъ… Полуправду я не люблю. Да. Повторяю. У меня всегда было что-то особенное къ вамъ, боле сильное и глубокое, чмъ когда-либо въ какой-либо женщин.

И Загурскій кончилъ тмъ, что просто, разсудительно и отчасти какъ будто грустно объяснилъ баронесс, что она, собственно, единственная женщина на свт, которую бы онъ могъ полюбить серьезно не на нсколько мсяцевъ, не на годъ, какъ бывало прежде, а на всю жизнь.

— Впрочемъ, зачмъ лгать: «могъ бы», — это давно совершившійся фактъ! — сказалъ онъ, наконецъ.

Разумется, баронесса была такъ поражена этимъ признаніемъ, что заболла нервно, какъ Эми, и двадцать-четыре часа оставалась въ постели, а затмъ цлыхъ трое сутокъ не видлась съ Загурскимъ.

Что было съ ней, что сталось, что она думала и чувствовала, можно было опредлить только однимъ словомъ… Паника! Паническій страхъ существа, которое вдругъ осудили на смерть.

Однако баронесса была все-таки не изъ породы женщинъ въ род «Belle H'el`ene», графини Нордъ-Остъ, которая говорила, что бракъ — воинская повинность. «Отбыла срокъ, обучилась и освободилась».

Баронесса никогда не любила Герцлиха. И она очень любила его. Онъ тоже не могъ ей дать то, чего не далъ первый мужъ. Оба они были въ извстномъ смысл равны, одно и то же. Женщин, въ которой по прежнему сказывалась неудовлетворенность въ разум и въ душ, до сихъ поръ попрекавшей и клявшей судьбу свою, все еще хотлось прильнуть губами въ той чаш, которая миновала ее, изъ которой пили и напивались кругомъ другія женщины ниже и хуже ея.

И вдругъ теперь, грёзы, мечты, сновиднья всей жизни хотятъ стать дйствительностью. Человкъ, который такъ долго держалъ ее подъ очарованьемъ, но былъ недосягаемъ, теперь — у ея ногъ. А она, давно почти свободная, только-что снова отдала свою свободу.

Обмануть барона, этого честнйшаго и добрйшаго человка, обожающаго ее, сдлавшаго счастье ея семьи?!

— Никогда! — ршила баронесса.

Затмъ она начала говорить это слово вслухъ. Затмъ все чаще и чаще… Наконецъ, она вскрикивала это слово… Какъ будто кто-то противорчилъ ей, спорилъ съ ней или невидимкой боролся съ ней и толкалъ ее…

Но она твердо ршила воспользоваться первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы побдить и освободиться отъ невидимаго врага…

Почти вскор же въ Люшонъ явился парижскій знакомый, герцогъ Оканья, лечившійся въ Бигор.

«Сатиръ» общалъ юной баронесс Лин пріхать лтомъ туда, гд она будетъ, и сдержалъ свое общаніе.

Кисъ-Кисъ, не надявшаяся увидть его, была въ восторг и настолько шумно и искренно выражала его, что не одинъ герцогъ, а и другіе готовы были поврить, что 16-ти-лтняя баронесса влюблена въ пятидесятилтняго, неказистаго и вульгарнаго старика.

Герцогъ сталъ расхваливать уютный и тихій Bagn`eres de Bigorre, говоря, что Bagn`eres de Luchon не мсто для порядочныхъ семей, какъ сборище d'un monde interlope.

Баронесса будто очнулась отъ дремоты, и сказала себ:

— Что на меня нашло?! Туманъ какой-то… Именно — ухать. Бжать. Пускай онъ отправляется на свой Ріс. Встртимся зимой въ Париж — онъ и забудетъ все, что здсь мн напвалъ…