«Эми! Когда вы будете читать эти строки, отъ меня останется на земл лишь трупъ въ гробу. Сердце, которое билось, чувствовало и любило васъ, будетъ… не знаю чмъ… Не хочу думать и говорить объ этомъ. Теперь я тамъ; придетъ день, и вы будете тоже тамъ… Но со мною ли? Когда писались эти строки, я этого не зналъ… Теперь, когда вы ихъ читаете — я знаю… Я васъ любилъ, васъ одну, за все мое земное существованіе… Любилъ искренно, глубоко, честно!.. Моя жизнь была слпой судьбой отдана вамъ, въ ваши руки, на вашъ произволъ, на вашу прихоть. Вы этой жизнью простодушно, по-дтски, играли, и проиграли ее дьяволу, отцу горя и несчастія. Но довольно… Вдь я уже мертвъ… Ничего вернуть нельзя. Можно вернуть одно — память обо мн; мой земной обликъ — честнаго человка, или негодяя?.. Весь вопросъ въ этомъ. Ради этого я и пишу письмо, которое моя несчастная мать передастъ или перешлетъ вамъ… Эми, я — честный человкъ. Честь тамъ, гд я теперь, не существуетъ… Но вы еще на земл, и я хочу, чтобы тамъ, гд вы теперь, я былъ достоинъ вашихъ милыхъ, чистыхъ, дорогихъ мн слезъ. Да, Эми, я честный былъ человкъ. Вотъ моя исповдь. Крестъ, который я несъ на земл, и подъ тяжестью котораго я изнемогъ и палъ на пути, — палъ, чтобы не встать… Вотъ онъ! Это — исторія мизернаго существованія гордаго человка…
„Я и братъ мой — дти бдной семьи… Братъ мой, младшій — сынъ мужа моей матери. Я, ея старшій сынъ — сынъ лорда, самаго древняго и богатаго рода, пэра Англіи, который обожалъ меня, собирался жениться на моей матери, чтобы узаконить мое положеніе… Но внезапная смерть его сказала свое ршающее слово. Мужъ моей матери, г. Френчъ, изъ жалости, далъ мн свое имя, вмсто имени громкаго въ лтописяхъ Англіи.
„Покинувъ школу, мы съ братомъ переселились во Францію, чтобы легче и скоре выбраться изъ мрака нужды; оба хорошо подготовленные для спеціальныхъ занятій, мы поступили на службу въ банкирскій домъ Фингера, тсно связаннаго съ домами Ротшильдовъ. Наша карьера длалась быстро; насъ полюбили, мы были полезне другихъ, будущее общало быть блестящимъ. Но зараза Парижа коснулась брата. Покуда я съ трудомъ вошелъ и вращался въ лучшемъ обществ, братъ попалъ въ иную, тоже блестящую среду, но прокаженную… Женщина сгубила его. Однажды братъ оказался преступникомъ: онъ сдлалъ подлогъ и растрату страшно крупной для насъ суммы.
«Я обожалъ мою мать… Моя мать нжно относилась ко мн, но насиловала себя… Ея мужъ попрекалъ ее мною, и она не могла любить меня. Зато она обожала, боготворила настоящаго сына, а не поддльнаго. Я зналъ, что послдствія страшнаго поступка брата убьютъ мать. Я долго колебался, но ршился, однако, взять преступленіе брата на себя… Я васъ тогда еще не встртилъ, Эми. При раскрытіи всего дла и начатаго слдствія, я отправился къ глав банкирскаго дома, къ 80-ти-лтнему старику Фингеру, и сознался во всемъ… во всемъ, чего не сдлалъ, не могъ сдлать по натур. Старикъ, всегда любившій меня, какъ родного, всегда отличавшій и ставившій въ примръ другимъ, — былъ пораженъ до слезъ. Да. Я видлъ слезы, ради себя, на глазахъ чужого мн человка. Старикъ объяснилъ мн, что я долженъ искупить содянное, что денегъ ему не жаль, но молодого человка, котораго онъ любилъ и уважалъ, страшно жаль, въ смысл разочарованія… Все, что сталъ говорить мн этотъ безконечно-добрый, сердечный старецъ, взволновало меня настолько, что я, взявъ съ него слово въ сохраненіи тайны, признался снова… въ правд. „Я честный! честный“! — закричалъ я ему, упавъ предъ нимъ на колни и цлуя его руки, какъ у родного дда.
„Фингеръ сдержалъ слово, тайна не была обнаружена, но дло было затушено и прекращено, якобы по недостаточности уликъ. Я былъ уволенъ изъ дома Фингеровъ, а черезъ два мсяца посл меня былъ уволенъ и братъ… Мы ухали въ Англію, чтобы быть около матери, но вскор я бжалъ отъ бдной женщины… Она не могла простить мн мою низость, безчестность и, наконецъ, пагубное вліяніе на судьбу ея милаго, честнаго сына, пострадавшаго изъ-за меня. „Ты — мой живой позоръ! — говорила мн мать постоянно. — Ты не сынъ мн. Въ моемъ род не было ни одного такого“…
„Вскор братъ умеръ отъ несчастнаго случая на охот. Моя мать съ трудомъ пережила эту потерю, и стала жить лишь памятью о сын и обожаніемъ этой памяти… Могъ ли я придти и отнять у нея это послднее?.. Я оставался въ Париж и продолжалъ работать съ клеймомъ на лбу, по счастію невидимымъ, скрытымъ по приказанію милаго и добраго старца….
«И вотъ вдругъ, среди безрадостной, безразсвтной жизни, я встртилъ васъ… За годъ до этой встрчи я могъ жениться на двушк, соотечественниц, съ огромнымъ состояніемъ. Но я не любилъ ее… Я ни разу, никогда, ни къ одной женщин, не почувствовалъ того, что видлъ въ другихъ, кругомъ, повсюду… Безумно полюбивъ васъ, Эми, я, какъ ребенокъ, не сознавалъ и не зналъ, какъ именуется то, что я чувствовалъ.
„Все, что было между нами — вы знаете… Одновременно, чуть не въ одинъ день, вы сказали мн „люблю“, а невидимая, вражеская, демонская рука подняла, вырыла на свтъ старое, забытое дло, прежнее мое преступленіе, котораго я не совершилъ… Изъ любви къ вамъ, я бы пошелъ на все, не пожаллъ бы матери. Но братъ не могъ уже свидтельствовать и сознаться… Старикъ Фингеръ не могъ сказать правду и заступиться за меня. Онъ тоже былъ на томъ свт, унеся съ собой мою тайну — и, слдовательно, мое спасеніе.
„Въ эти дни, Эми, потерявъ голову, я ршился на самое дурное дяніе всей моей жизни… Я общалъ моимъ врагамъ уплатить свой долгъ… вашими деньгами, въ будущемъ, когда вы станете моею… Простите мн это… Я зналъ, что, отдавъ мн себя, вы не пожалете ничего, чтобы спасти меня, — не только денегъ…
«Когда вы не ршились стать моею, по слабости воли, и когда я погибалъ, ожидая всякій день позора и казни за чужое преступленіе, — я ршился кончить это жалкое существованіе… Мн предстоялъ выборъ… Или ваше презрніе во мн живому, или вашу добрую память о мн, какъ о мертвец. Ршиться на самоубійство я не могъ. Одно и единственное благо моей жизни — религія — не позволяло мн это… Я ирландецъ-католикъ, ультра-христіанинъ. Идти на врную смерть Христосъ дозволялъ мн, но поднять свою руку на самого себя… этого даже вы, Эми, не заставили бы меня сдлать. А мое чувство къ вамъ было для меня второй религіей…
„И вотъ я нашелъ человка, способнаго стать палачомъ изъ-за чувства самосохраненія. Но не могу понять, какъ умный Загурскій не догадывался, что я, становясь подъ его выстрлъ, никогда бы не сталъ стрлять въ него, еслибы онъ промахнулся… Я бы сталъ искать по свту другого палача и, конечно, нашелъ бы его.
„Вотъ вся правда, Эми. Ужасная правда… Вотъ доказательство, что человкъ не иметъ права играть и жертвовать своей честью, даже и ради родной матери или родного брата. Судьба наказываетъ его за это… Я ршился поступить со своей честью какъ съ игрушкой, а затмъ встртилъ васъ, а въ васъ — наказаніе… Теперь я молю объ одномъ… Истинно хорошимъ людямъ трудно, трудне жить на свт. Дьяволъ ежечасно на страж около нихъ, чтобы отнять ихъ у Бога, взять себ… А если не одолть совсмъ, то хоть потшиться, заставить проклинать благо, данное имъ Создателемъ… Молю васъ, Эми, не оступитесь въ жизни, не станьте несчастны. Я хочу, чтобы вы были счастливы. Страстно хочу. Это — мое послднее желаніе, моя послдняя мольба Творцу міра. Мн что-то говоритъ, что дьяволъ около васъ… или будетъ около васъ и погубитъ. Знайте это… Защищайтесь и завоюйте счастіе жизни.
«Если душа человка, ушедшая въ иные міры, иногда возвращается и витаетъ на земл, то моя, Эми, будетъ не возвращаться лишь, а пребывать на этой земл, всегда, съ вами, охраняя васъ и моля Творца о томъ, чтобы ваша чаша земного существованія не была отравлена… Но я боюсь, боюсь за васъ… Что-то говоритъ мн:- До скораго свиданія!»
