Электрический бал

– То, что я вижу здесь, никак не может быть телеграммой, тем более из Вены. Более того, я прочла сейчас не что иное, как некое слезливое любовное признание некой М. Написанное от вашего лица. – Она раздражённо потрясла бумагой перед лицом следователя. – Не кажется ли вам, что если это шутка, то она зашла слишком далеко?

– Вечер обещает быть интересным, – пошутил кто-то слева от Виктора Георгиевича.

Победоносцев увидел на бумаге свой почерк. В конверт, который он носил у самого сердца, каким-то непостижимым образом попало его собственное письмо. И оно теперь было доступно всеобщему обозрению!

– Не могли бы вы прочитать вслух? Нам всем интересно! – радостно воскликнул Дюпре.

Виктора Георгиевича охватил слепящий гнев. Он взвыл, вырвал листок у старухи и выхватил револьвер.

– Сумасшедший! – воскликнула она. – Он сумасшедший! Опустите оружие!

Толпа вокруг пришла в движение. Победоносцев почувствовал, как кто-то схватил его правую руку и задрал вверх. Палец рефлекторно сжал спусковой крючок. Раздался выстрел, звон осколков люстры, крики. В дальнем углу что-то треснуло и зашипело. Зала погрузилась во тьму.

И тут же справа полыхнуло. Огонь понёсся вверх по портьере, озаряя пространство вокруг себя лихорадочным оранжевым светом.

Раздался женский визг, и всё пришло в хаос и движение.

– Горим! Пожар!

Ожившая тьма заходила ходуном вокруг. Победоносцева толкнули сзади, и он упал. Кто-то споткнулся о его тело и проворно отполз. В ноздри ударил запах дыма, который уже заполнял залу.

– Все на выход! – кричал Победоносцев. Но его всё равно никто не слышал. У каждого в ушах был свой собственный крик.

Глава VIII Chanson du coq rouge

Старик Каныгин наматывал круги по смотровой площадке пожарной каланчи. Эту нехитрую обязанность он любил больше всего. Другие плевались: скучно торчать на ветру и вглядываться в россыпь московских домиков. А Елисею – одна лишь радость. Стоишь себе на верхотуре, никому до тебя нет дела, а Москва-матушка лежит перед тобой как на ладони. Видишь, как ворочаются по кривым улочкам экипажи. Как шныряют суетливые чиновники. Как прогуливаются купцы да купчихи. Как сияют в вечернем свете купола церквей да церквушек. Как поднимаются из фабричных труб столпы дыма, будто змеи, повинующиеся заклинаниям небесного укротителя.

Любил он смотреть и на облака в рваных или плавных очертаниях, глядя на которые можно было нафантазировать что угодно. То лицо государево привидится ему в плывущем караване, то баба голая, а то и дракон китайский раскинет усы свои да пасть раскроет в желании поглотить первопрестольную. «Не проглотишь, – грозил в шутку облаку Каныгин, – пытались уже, да косточками подавились». Едва отец его родился, когда француза вытравили огненной метлой. И вот и его собственная жизнь уже к закату клонится, а всё ещё и тут, и там следы этого события пытливому глазу можно было приметить. Сверху всё видно.

Но в тот вечер сверху не было видно ничего. Фонари на улицах, к великой радости фонарщиков, не зажигали. Всё бы хорошо, но небо затянуло тучами, и разразилась гроза. Ливень залил Елисея с головы до ног. Замочил не просохшую ещё со вчера робу. Одно хорошо – какой при таком ливне пожар?

А ежели и случись пожар, так один ляд тушить некому. Всю команду из части увезли «в театру» играть. У них там «спектакля», где по сюжету шибко их брат нужен. Елисей для театра оказался староват, поэтому брандмейстер и оставил его одного на каланче. Чем дежурный очень гордился – «доверяють»!

Но вдруг ливень поутих, превратился в мелкий дождик, который совсем вскоре иссяк. Сквозь тучи начал прорываться жёлтый глаз луны, освещая кривые улочки.

Со своего поста Елисей приметил несколько запоздалых горожан, которые шли где по щиколотку, а где и по цельное колено в воде.

Посмеялся он про себя по-доброму. Усы расправил, самокрутку задымил. Благо не каплет больше. Затянулся, и так хорошо ему сделалось.

Вспомнил молодость, как пожарником стал. «Бывало едешь в сияющем шлеме в тройке, а девки так и глядь, так и глядь. Хоть чин и неважный, а любят нашего брата пожарника. Едешь мимо, а они кто рюмочку нальёт, кто молочка крынку подсунет. А какой барин, бывало раскрасневшийся, и в гости зазывает. Пойдите, мол, братцы, напитайтесь, откушайте. А мы, не что бы вашество, служба-с, служба-с, не положено-с. И дальше едем. А ежели дом какой от испепеления спасём, так нам потом цельный месяц почёт».

Так вот стоял Каныгин, думал о своём, смотрел в загустевшую ночь и начал уже потихонечку дремать, как он научился делать за долгие годы службы, как вдруг приметил что-то боковым зрением. Он раскрыл глаза, и рот его растянулся в изумлении.

– Мать честная, перемать… – изрёк он.

В небо над Китай-городом поднимался столб чёрного дыма.

Суетливость овладела Елисеем, он забегал кругами по площадке, не зная, за что в первую очередь взяться. В итоге он взялся за верёвку сигнального колокола и принялся неистово его дёргать.

«Пожар, братцы! Пожар!»

* * *