Электрический бал

– Я же всё понимаю – любовь, – продолжал отец Серафим. – Любовь ведь енто и а есмь Бог. А Бог – наоборот, стало быть, любовь. Так получается. Так в Писании самом сказано. Святой апостол Павел говаривал. «И, если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

Многих я крестил, многих, многих хоронил. А что непрерывной жизненной стрелой пролегает сквозь это всё? То-то же! А вот когда в человеке любви нет, тогда-то он и становится от Бога отрешённым. И поселяются в нём страх, злоба и уныние. И более всего, через каждую душевную трещинку начинает прорастать струпьями червивыми грех!

– Вот и баронесса так говорила… – сказал князь. – А я её в могилу свёл. Теперь понимаю, что права была старушка, но только поздно всё.

– Какие твои годы, князь. Никогда не поздно к небу лицо обратить. Покаяться. Принять кару свою да и искупиться.

У перекрёстка лошадка, будто почуяв что-то, заржала и встала как вкопанная.

– Но, чего, окаянная! – взревел отец Серафим.

Тут из-за угла ночной воздух разрезал протяжный и страшный звук трубы. За ним послышались крики, грохот, улюлюканье и стук копыт.

«Команда едет», – понял отец Серафим.

Через минуту из-за угла вырвался демонический чёрный конь, сверкая взмыленными боками и озаряя мостовую вылетающими из-под копыт искрами. На нём восседал громадных размеров натуральный чёрт. Чёрт орал и скалился клыкастым ртом, размахивал факелом, в свете которого блестели торчащие из сияющей каски кривые пушистые рога.

Сердце отца Серафима сжалось в напёрсток. Никогда он не видел нечисть столь угрожающей наружности. Он почти с нежностью вспомнил маленьких чёртиков, живущих время от времени на его плече.

– Это что же делается на земле православной… – пробормотал он и взглянул на князя, чтобы убедиться, что ему не мерещится. Тот тоже сидел, открыв рот от изумления.

Всадник пронёсся мимо, не обратив на стоящую в переулке повозку внимания. Следом пронеслась тройка таких же чёрных лошадей с грохочущей на стыках пожарной машиной. По краям её восседали черти поменьше, но такие же страшные и богомерзкие. На чёрных их лицах краснели, будто рассеченные раны, губы, искривлённые в дьявольской улыбке. Следом кометами пролетели ещё несколько обозов, оставив после себя шлейф безмолвного ужаса и запах конского навоза.

«Началось…»  – понял отец Серафим, пытаясь унять тошноту, которая кружила его желудок.

Тот мрак, который сжимался вокруг него последнее время, не был игрой воображения. То чёрное предчувствие, то стискивающее, то отпускающее его душу не первый год оказалось не просто предчувствием. Прямо сейчас, перед его глазами и на его веку, в Москве начиналось то, что его братия ждала почти два тысячелетия – кошмар, предсказанный апостолом Иоанном. И может, не зря к нему домой заявился этот юродивый. Всё это казалось ему теперь частью великого непостижимого Плана.

Через полминуты, которую сидящие в карете Серафим и Поль провели в полнейшем молчании, отец Серафим медленно повернулся к князю:

– Грядёт конец мира сего, сын мой…

Он вдруг почувствовал прилив гордости за свой сан. Понял, что вот он наконец, пришёл настоящий шанс проверить веру его и доказать, что не зря он пять с лишком десятков лет топчет землю.

Серафим вытянул шею. Именно к этому его готовила вся его жизнь. Это была его битва, и избежать участия в ней он не имел права.

От мыслей этих им овладела безотчётная смелость. На глаза навернулись слёзы. Он сжал челюсти, чтобы не дать слезам хлынуть по щекам, и хлестнул что есть мочи лошадку. Та взвизгнула и нехотя вытянула повозку на дорогу.

В конце улицы ещё можно было разглядеть спины чёртовых колесниц. Охваченное пламенем здание виднелось впереди.

Батюшка свистнул с залихватским азартом и пустил телегу следом, не щадя лошадь.

Довольно быстро добрались до пожарища. Путь им преградила толпа зевак.

– А ну р-р-р-разойдись! Зашибу! – угрожал отец Серафим, прорезая удивлённую людскую массу.

У особняка творилась вакханалия. Выпачканные в саже господа в перепачканных фраках и дамы с обгоревшими подолами платьев выбегали из главных ворот и вопили на все голоса. Завидев чертей с баграми, которые к тому времени уже высадились из обозов, они вскрикивали и только что не бежали обратно в огонь.

Подоспевшие с вёдрами горожане стояли теперь в растерянности и разглядывали необычный пожарный отряд.

– Сейчас, Ваша светлость, мы им зададим перцу! – проорал страшным голосом отец Серафим, расхохотался и вдарил по мокрой спине лошади.

– Куда вы? – вскрикнул князь. – Остановитесь!

Перед ними стремительно выплывал обоз, полный чертей.

– Да святится имя твое! – басил батюшка, подстёгивая загнанную лошадь. – Да приидет ца-а-а-рствие твое! Во имя Сына, Отца и Святаго ду…

Лошадь вильнула влево. Пролётку занесло, и она врезалась правым краем в пожарный обоз. Раздался страшный треск. Черти выскочили из обоза, словно блохи.