Электрический бал

Подали половину кабана с хреном, биточки и соленья на закуску. На столе оказался графин запотевшей зубровой и четыре наполненные рюмки.

– Выпьем! – предложил граф.

Брейстер громко крякнул и с мольбой посмотрел на начальника.

– Вы, Нестор Игнатьич с Петром, конечно, выпейте. А я граф, увольте, не пью.

Брейстер сразу схватился за рюмку. Зыбкин взял свою нехотя, но ему, очевидно, необходимо было согреться.

Раздался звон рюмок.

– Нужно её немедленно арестовать, – процедил Победоносцев.

Граф с удивлением посмотрел на непогоду за окном:

– Немедленно не получится. Дороги размыло начисто. А усадьба её с другой стороны Подмосковья. А мы, Бог даст, лишь завтра к обеду до города доберёмся… Так что же она, говорите, сказала, что это я, стало быть, купил у неё эту карету и на ней, получается, спас нашего бедного князя? – Граф заходил на новый круг и заворачивал обер-полицмейстера в липкие нити разговора, как паук, знающий, что жертва окончательно запуталась в расставленных сетях.

– Точно так.

Шереметев медленно поднял осоловелые глаза. Затем кончики его губ опустились, брови поднялись вверх. И дальше Победоносцев уже знал, что случится. Шереметев зажал рот рукой. Брови его искривились и стали похожи на два ржавых ятагана, висящих за его спиной.

– Никитка! – крикнул граф сквозь приступ хохота. – Сучий сын!

В помещение тут же вбежал арапчонок в золотой чалме.

Граф сделал ему движение рукой. Тот проворно наполнил рюмки из потного графина.

– Никогда бы не подумал, что вы, Виктор Георгиевич, способны разыграть такой вот каламбур. А я вот, хоть и играю каждую пятницу в собственном театре, актёр никудышный. Да-да, говорят обратное. Но это в глаза, а за спинами? Что они, Виктор Георгиевич, говорят у нас за спинами?

В голосе его появилась горькая нотка.

– Расскажите, что вы знаете о графине, – попросил Победоносцев, стараясь увезти разговор в полезное русло.

– Отец из мелкопоместных, разорившихся. Мать умерла от лихорадки. Всё ездили, побирались по дворам. Но Елизавета выросла красавицей. Перебаламутила своими глазами весь свет. Благодаря этому батюшке удалось пристроить её за старика Вараксина. Скучная, казалось бы, судьба. Но вот муженёк её увлечений был особых. Любил в древних могилах копаться. Всё искал ответ какой-то. Вообще, человек нелюдимый был и чопорный. А вот увлечение такое горячее. Удивительно! Ездил в Каир, рыл пески и привозил оттуда, надо признать, занимательные вещицы. Их он продавал в музеи, что помогало ему содержать приличный двор и после освобождения мужика. Но вот что странно… Однажды вернулся из далёких египетских земель и баста! Слёг с неизвестной болезнью и помер.

– Что же здесь странного?

– А то, что трупа почти никто так и не видел. Схоронили в два дня. В нарушение всех традиций. Родственники – и те не успели съехаться. Вот вам информация к размышлению, Виктор Георгиевич. А ещё престранно, что молодая графиня который год соблюдает по почившему мужу траур. Эй ты, собачья вошь! – крикнул граф в сторону. Арапчонок, который уже был в дверном проёме с пустым подносом, вздрогнул, обернулся и осветил комнату своими невозможно яркими белками глаз. – Что ты, собака, говоришь за нашими спинами? Что вы все говорите! Ведь живём бок о бок с вами, как семьи… Кров, пищу делим! Дети наши бок о бок растут! Освободили вас. Уж двадцать лет как! А вы что, на барина за спиной говорить! Я ж тебя розгами отхожу, скотина!

Граф схватил со стола табакерку и собирался уже запустить в прикрывшего в смирении глаза слугу, но Победоносцев остановил Шереметева жестом.

Взгляд графа как-то сразу протрезвел, он уставился на обер-полицмейстера, будто видит его впервые. Затем опустил табакерку обратно на стол, согнулся над наполненной рюмкой водки и зарыдал.

Победоносцев смотрел на это пьяное ничтожество, и он вдруг понял что-то очень важное. Что-то, что касалось в равной степени всех. И его самого, уставившегося на сотрясающееся туловище Шереметева. И Брейстера, который в желании выпятил подбородок навстречу следующей потной рюмке. И Зыбкина, который смотрел на графа с нескрываемой неприязнью. И несчастного слуги, который в спешке покидал комнату. И графини, которая пустила его по неверному следу. И чёртового заграничного шарлатана, которого невозможно разыскать. И вообще всех. Всех, кто волею судьбы делит это государство и это время. Это что-то прострелило в голове отрезвляющим разрядом майского грома, но тут же испарилось, оставив только привкус прозрения.

За окном действительно сверкнуло.

Граф выпрямился и посмотрел на Победоносцева сырыми от слёз глазами:

– Простите, простите меня, господа. Смерть баронессы так на меня подействовала. Эта улыбка… Она же мне ночами сниться будет. Ну, выпьем за упокой, не откажите в этот раз, Виктор Георгиевич. Грех. Такой видный человек и не пьёте! Сдаётся мне, это единственный ваш изъян.

– Я не барышня, чтобы подмечать во мне изъяны.

– И то верно, виноват-с.

Четверо, не чокаясь, выпили.

– Однако, признаться, в Москве про вас говорят…

– Что же обо мне говорят? – спросил Победоносцев.