Элементарные частицы

В апреле, в подарок на день рождения, я купил Анне гепьер, шитый серебром. Она поупрямилась немного, но потом все же согласилась надеть его. Пока она пыталась застегнуть это сооружение, я допил шампанское. Потом услышал ее слабый, немного дрожащий голос: “Я готова…” Войдя в спальню, я сразу понял – пиздец. Ее отвисший зад был зажат подвязками, грудь так и не восстановилась после грудного вскармливания. Ей бы не повредила липосакция, инъекции силикона, далее по списку. но она ни за что не согласилась бы. Я зажмурился и сунул палец ей в стринги, но возбудиться не смог. В это время в соседней комнате исступленно заорал Виктор, испуская длинные, пронзительные, невыносимые крики. Она закуталась в халат и побежала к нему. Когда она вернулась, я просто попросил ее сделать мне минет. Сосала она плохо, задевая меня зубами; но я закрыл глаза и представил себе рот одной своей ученицы из десятого класса, родом из Ганы. Вообразив ее розовый, чуть шершавый язык, я смог кончить жене в рот. Я не собирался больше иметь детей. Прямо на следующий день я написал текст о семье, тот самый, который потом опубликовали.

– Он у меня есть. – перебил его Мишель. Он встал и взял журнал с книжной полки. Брюно с некоторым удивлением пролистал его и нашел нужную страницу.

Еще существуют в какой-то мере на свете семьи
(Искры веры среди неверья,
Искры любви среди отвращенья),
Непонятно,
Откуда идет их свеченье.

Мы живем под ярмом ежедневной работы в каких-то неведомых учрежденьях,

И один только путь остается у нас, чтобы все-таки жизнь состоялась, – это секс.
(Да и то лишь для тех, для кого секс доступен,
Для кого он возможен.)

Брак и верность блокируют нам единственный доступ к существованию,

Ведь не в офисе и не в классе обретаем мы силу, которая требует музыки, игр, ликования,
И мы ищем свое назначенье, судьбу на дорогах любви, с каждым годом все более трудных,
Тщетно ищем, кому предложить свое тело, все менее свежее, менее крепкое и уже не такое послушное,
И исчезаем
В пучине печали,
Дойдя до предела отчаянья.

Мы бредем одиноким путем туда, где сгущается мрак,

Без детей и без женщин,
Входим в озеро
В сердце ночи
(И вода на телах наших старых так холодна!).

Написав этот текст, Брюно мгновенно впал в нечто вроде этилической комы. Через два часа его разбудили вопли сына. В возрасте от двух до четырех лет у человеческих детенышей развивается повышенное осознание собственного “я”, что приводит к приступам эгоцентрической мании величия. Их цель – превратить свое социальное окружение (обычно состоящее из родителей) в рабов, потакающих их малейшим прихотям; эгоизм их не знает границ; таково следствие индивидуального существования. Брюно поднялся с ковра; вопли становились все громче, в них плескалась безумная ярость. Он раздавил две таблетки лексомила в капельке варенья и пошел в детскую. Виктор обкакался. Куда, черт возьми, подевалась Анна? Ее ликбез для черномазых заканчивался с каждым разом все позже. Он схватил засранный подгузник и бросил его на пол; вонь стояла ужасная. Ребенок запросто проглотил его смесь и застыл, словно его вырубили. Брюно надел куртку и отправился в ночной бар “Мэдисон” на улице Шодроннери. Он заплатил кредиткой три тысячи франков за бутылку “Дом Периньон”, которую успешно распил с какой-то прехорошенькой блондинкой; в одной из верхних комнат она долго дрочила ему, то и дело останавливаясь и сдерживая его. Ее звали Элен, родилась она недалеко от Дижона и изучала туризм; ей было девятнадцать лет. Когда он вошел в нее, она сжала влагалище, и ему досталось по меньшей мере три минуты полнейшего блаженства. Уходя, Брюно поцеловал ее в губы и настоял на чаевых – у него оставалось триста франков наличными.