Эльф среди людей

– Я не об одежде. Всё смертное, что он пережил, оседает у него в душе, как пыль в людском доме. Век за веком, эпоха за эпохой. Его самого не видно под этой пылью. Хэлгона нет – есть короли Арнора, вожди, битвы... я их не понимаю.

– Спасибо.

– За что?

– За эти слова об отце. Ты смогла разглядеть его лучше, чем я.

– Мне кажется, – проговорила Ринлот, – он очень хочет стать человеком. И ему это удается.

Аллуин кивнул:

– Из его писем я это понял.

Спросил:

– Скажи, счастлив ли он?

– Не знаю. Он скорее ищет тревоги, а не счастье. Но он нашел то, что хотел.

Аллуин кивнул, размышляя, что такой разговор стоит больше послания, которое отец на этот раз почему-то не прислал.

Тем временем бег корабля замедлился, парус начал обвисать.

– А теперь, госпожа моя, молчи. И, – в глазах Аллуина зажглись радостные огоньки, – смотри!

Он сосредоточился, снова сливаясь с «Лучом», – и тотчас ощутил прикосновение пальчиков Ринлот, гладящих его борта, его резьбу. Это было прия... нет, больше – это заставляло кровь бежать быстрее... нет, не кровь, а волны – они разбегались так, что ты, кажется, уже и впрямь летишь по небу, и некуда быстрее, но можешь, можешь, и легкое касание ее пальцев несет вперед сильнее любого порыва ветра, вот бы было так всегда, вот бы до Альквалондэ был месяц, год, век пути, он бы летел, она бы гладила, как я понимаю Эарендила – только с Эльвинг он смог доплыть, мы тогда думали, что дело в Сильмариле, наивные глупцы, камень, будь он трижды благословен, ни при чем, а просто рядом она, и с ней перейти Грань Миров – так просто, потому что нет преград для свободного духа.

На западе медленно поднимались островерхие Пелоры. Чуть позже стали видны огни Альквалондэ.

* * *

– Спасибо, Владыка…

Хэлгон не стал кланяться роднику: обычного поклона здесь слишком мало, а падать на колени было бы нелепо. Он заговорил, и в его голосе было больше почтения и благодарности, чем за предыдущие тысячи лет жизни вместе взятые.

– Спасибо Тебе, что помог моему мальчику сохранить чистоту там, где мы по горло увязли в чужой крови и своей ненависти.

Он долго сидел неподвижно, переживая увиденное. Впервые он посмотрел на сына со стороны – и увидел больше, чем за все века, что плавал с ним на «Ясном Луче». Но тогда этот прекрасный корабль был для огнеглазого почти темницей: Хэлгон стремился в Средиземье, которое было закрыто от него навсегда, он стремился к трудностям и опасностям, а на «Луче» самым грозным событием могла быть буря, да и та – какая-то игрушечная: заранее знаешь, что всё кончится хорошо. Тогда он искал подлинной жизни – а оказался в светлой сказке. Конечно, всё лучше, чем бездельничать на берегу, но…

А для Аллуина светлая радость и была жизнью. Он ее нес в себе всегда. Ребенком он ее принес в Гондолин. Подростком вынес ее из города, рушащегося в огне и крови. Самую большую драгоценность, которую могли унести из Гондолина беглецы: свет в душе и веру в мир без зла. Это, а не их жизни, защищал Глорфиндэль, выходя против балрога.

И эта вера заставила Зачарованные Моря расступиться перед Эарендилом.

«Всё так, – думал Хэлгон, подставляя ладонь под струи родника и пригубливая холодную спелую воду. – Влюбленному мальчишке, сколько бы тысяч лет он ни прожил, не обойтись без мамы, которая позаботится о празднестве, гостях, его наряде, да и просто сообщит ему, что он женится. Сам он такую мелочь скорее всего упустит…»

Вода была спелой. По-другому назвать ее следопыт не мог. Этот вкус июльской воды он отличил бы из тысячи других. Талым снегом она ушла в землю, дерзкая и сумасбродная, она отдала свою отчаянную стремительность росткам, вернулась дождями после цветения, наполнила силой будущие плоды, пропиталась соками и волей к жизни всего, что год за годом, век за веком, продолжает себя в несметном множестве семян. И это величественное торжество жизни наполняет июльскую воду тем вкусом, который совсем скоро отзовется в новом урожае.

Хэлгон долго смотрел на Эльдин – нолдору немного усилий нужно было, чтобы удерживать ее мысленный образ. Изменившаяся… как эта вода. Он помнил ее говорливым талым ручейком, несущимся меж ледяных кружев: куда – неважно, лишь бы вперед, зачем – как «зачем»? чтобы бежать! и звенящим, звенящим, звенящим – не важно, о чем, лишь бы побольше! С той Эльдин можно было только спорить, ибо согласие означало остановку в вечном поиске неизвестно чего, а остановка была немыслима. Впрочем, тот Хэлгон тоже не очень умел соглашаться…

«Спасибо тебе, Эльдин, – следопыт смахнул каплю с ресниц: наверное, родник брызгается. – Спасибо за дом на Эрессеа и окно, в которое ты смотришь на море. Теперь вы будете смотреть вдвоем. Это легче. Поверь, если бы не было грани Зачарованных Морей, если бы дорога от Эрессеа в Эндорэ была бы открыта – я бы приплыл. Я бы приплыл уже давно. Но я могу вернуться только один раз, и ты это знаешь. Подожди еще, прошу тебя. Еще немного. Или, если честно, еще много».

…давно чувства не облекались в слова так ясно. Теперь осталось самое легкое: дойти до Серебристой Гавани, взять лист и перенести их на него.