И так, чтоб всю тьму повыдирать до последнего волосочка. Тут, может, живёшь себе, живёшь, не чаешь личную жизнь наладить. И только-только она налаживаться начинает, как нате вам. Древняя тьма в дела сердечные лезет и портит всё.
Не свинство ли?
Нет уж, Таська своего не упустит… не отпустит… и помирать за благо мира, так вместе.
Правда, за место помирающего во благо образовалась некоторая конкуренция. Даже тьма, принявшая облик тощей девицы — вот будто нарочно, чтобы Таську подразнить фигурою — растерялась от обилия желающих на тот свет сходить.
Ну а потом и голос раздался.
И древний покойник восстал.
Встал?
Как правильно-то будет? Таська не знала. Главное, что вот он лежал себе тихонечко прегероическим образом, навевая мысли о вечном и былых подвигах, и вот уже сидит.
Улыбается.
А и вправду на Бера похож.
Точнее тот на него. Покойничек и подмигнул вот. И сказал так, с недовольством:
— Нехорошо, Аюшка…
И так ласково-ласково, что тьма взяла и смутилась. И окончательно стала похожей не на древнее зло, но на девицу, которую застали, смайлик другому отправляющей.
Сердечком который.
Ну или вовсе за флиртом в сети.
— Ты… ты…
— Она просто не знала, что ты не совсем умер, — вступилась за девицу Таська, здраво прикинув, что если у неё свой мужик воскрес, то на других, глядишь, посягать и не станет. — Столько лет прошло ведь…
— Ты… живой?
— Не совсем. Здесь мы все… ни живые, ни мёртвые, — а он встал и оказался не таким и высоким. Ну точно, с Бера. — Застрявшие… так уж вышло.
— Как? — не удержалась Таська и язык прикусила. Нет, ну когда она перестанет задавать глупые вопросы? Ей бы помолчать, постоять в стороночке, а то и вовсе бочком, бочком и к выходу, заодно и Бера с собой прихватить, пока в дурную голову его мысль об очередном подвиге не забрела.
А она вот любопытствует.
— Когда… я убила своего отца… я ощутила горе. Такое горе, что сердце моё треснуло.
— И тогда тьма, собранная в этом теле, начала выплёскиваться вовне…
— Я не хотела…
— Тьмы становилось больше. И дети света не способны были справиться с нею. Тогда и я собрал силы, какие были. Я надеялся отыскать чудовище, чтобы поразить его. А нашёл вот её. Она сидела и плакала над телом отца. И из слёз её прорастала тьма.
Стало даже жаль. Одно дело, когда чудовище на чудовище похоже, тогда убивай и свободен. И другое, когда вот оно — девица.
Симпатичная, если так-то.
И нет, Таська не ревнует. Ну почти… просто подмечает, кто и как на эту вот девицу пялится. А между прочим, почти женатые люди. Будут потом говорить, что исключительно в разрезе культурно-исторического аспекту глядели.
Для восполнения образовательных дыр.
И во имя науки.
— Он меня убил, — тонкая рука тянется и касается растопыренных пальцев.
— А ты меня… — и пальцы обхватывают ладонь.
— Так получилось…
Они смотрят друг на друга.
И друг в друга.
И это донельзя странно, а ещё почему-то в глазах щиплет. И в носу тоже. Но носом шмыгать в такие моменты — совсем уж неправильно. И Таська мужественно сдерживает сопли в себе.
— Я не мог иначе…
— И я не могла…
Его ладонь загорается светом, который идёт будто изнутри, и свет расползается по руке, дальше и выше. Он окрашивает в медвяно-янтарный колёр кольчугу, а бледное лицо мертвеца становится живым. И точно также, иною жизнью, прорастает тьма.
Над волосами их вьются искры.
Много-много…
— Ты обещал ждать меня…
— Я ждал. А ты всё не шла.
— Я потерялась…
Таска мужественно зажмурилась, понимая, что того и гляди разрыдается. Почему так? Как получилось…
— Теперь ты нашлась…
— Нашлась.
Свет пробивается сквозь веки и не смотреть не выходит.
Таська со вздохом открывает глаза. Конечно… они рядом. Вместе вот. Обнимая друг друга, переплетая свет и тьму, соединяя в нечто одно, большее.
— Нам… пора, — это Святогор Волотов говорит, глядя поверх головы той, с чьих волос слетают чёрные капли. — Мир дрожит… и очередной глупец собирается открыть врата. Пока мы здесь, они не заперты, а притворены. И хватит малости. Надо пойти и запечатать изнутри.
— Я… — Ведагор делает шаг.
— Останешься. Жертва уже была принесена однажды. Просто тогда не всё вышло так, как задумано…
— А как? — не удержалась Таська. — Ой… извините. Я… на нервах.
— Здесь и свет, и тьма не существуют сами по себе. Им нужно воплощение. А у того, кто принимает свет ли, тьму ли, есть душа. И порой случается, что она оказывается немного… не такой.
Святогор прижал к себе тонкий стан девы.
— Порой, — голос Ал-Алтун упал до шёпота. — Душа… оказывается сильнее тьмы.
— Или света.
— И тогда вот… всё идет не по плану… я благодарна тебе, Ведагор из огненного рода, — её взгляд задерживается на старшем Волотове. — Вот, возьми.
Ал-Алтун зачерпывает горсть тьмы, и та твердеет в руках её, превращаясь в странное украшение, будто из опалённых монет собранное.
— Подари той, которая держит твоё сердце. И тогда ни одно заклятье, из тьмы сотворённое, её не коснётся…
— Спасибо, — Ведагор принял украшение с поклоном.
Ал-Алтун же на Таську посмотрела.
— И вы тоже… не побоявшиеся прийти… извини, я… просто не надеялась…
— Не верила, — с упрёком произнёс Святогор.
— Прости…