Ели халву, да горько во рту

– Вы полагаете, что Амелин мог покушаться на собственного сына? – с сомнением в голосе спросил Вигель. – Я видел его лицо, когда он увидел раненого князя. Я руку на отсечение даю, что это было искреннее огорчение, а не игра.

– Разумеется, – кивнул Немировский. – Только Всеволод Гаврилович, как тебе известно, не живёт в доме, а княгиня строго запретила говорить об исчезновении князя Володи.

– И он отравил лошадь Владимира, а Родион пострадал по ошибке?

– Никаких иных объяснений у меня пока нет.

– Но для чего нужно было Амелину всё это?

– Представьте себе на мгновение, что некто, как и мы с вами, узнал тайну княгини Олицкой. Некто решает раскрыть глаза старому князю, зная, что он собирается завещать всё своё состояние любимой жене и сыну.

– Но зачем? Не лучше ли дорого продать своё молчание княгине?

– Лучше. Но только в том случае, если ты сам не незаконнорожденный бастард князя, всю жизнь терпящий унижения от родного отца и братьев и не могущий связать свою жизнь с любимой женщиной!

– Так вы думаете, что Борис Борисович мог всё узнать?

– Человек, который всю жизнь ждал своего часа, человек, который всё знал об Олицких, человек, наделённый большим умом и изворотливостью. Он мог надеяться, что отец, узнав о том, как обманула его жена, наконец, оценит его, признает, оставит часть наследства. Ведь он служил старику куда преданнее, чем его законные сыновья!

– А Амелин?

– Амелин… Гордый человек. Умный, жестокий, презирающий любые устои. В молодости он наверняка мечтал повести за собой народ, как все подобные личности. Он видел себя в роли российского Марата. И, вот, жизнь проходит в безвестности и глуши. Может ли это его устраивать? Чтобы подняться из грязи, ему нужны деньги. А где их взять? Он знает, что его родной сын вот-вот унаследует огромное состояние Олицких. И тогда он сможет обнаружить себя, открыться и потребовать свою долю. Вот, тогда бы круто развернулась его жизнь на сто восемьдесят градусов! И вдруг всё может пойти прахом из-за Каверзина. Может быть, Борис Борисович уже успел что-то нашептать князю, поэтому первый удар Амелина приходится именно на него, а на Каверзина – лишь второй. Он мог просто подменить пилюли, которые принимал Борис Борисович.

– А зачем убивать остальных князей?

– Человек, убивший дважды, уже не боится преступать. Может быть, он решил обезопаситься уже наверняка. Чтобы ни одного потенциального наследника, кроме его сына, не осталось.

– Но как узнал Амелин про московскую историю? Зачем этот спектакль с призраком?

– Зачем – понятно. Запутать, отвести подозрения, напугать… Владимира Александровича он просто довёл этим до самоубийства. А откуда узнал… Князь Антон Александрович был очень несдержан на язык и к тому же пьяница. Старший брат не раз угрожал ему, боясь, что он разболтает их тайну. Амелин от горькой и беспросветной жизни также часто прикладывался к бутылке. Они сдружились. Их часто видели вместе. Легко допустить, что во хмелю князя потянуло на откровенность, и он что-то сболтнул Амелину, который тотчас намотал это на ус.

– Всегда удивлялся вашей способности все детали укладывать в общий сюжет, чтобы ничего не торчало, – сказал Пётр Андреевич.

Но Немировский лишь покачал головой в ответ на этот комплимент:

– Да нет, друг сердечный… В этом сюжете как раз всё торчит в разные стороны и не желает укладываться в одну пьесу. Дунь – и развалится…

Вигель заметил, как Николай Степанович вновь поморщился и приложил руку к левой стороне груди.

– Что с вами? – обеспокоенно спросил Пётр Андреевич.

– Ничего, ничего, – Немировский улыбнулся. – Просто дороги здесь больно ухабистые.

– Это вы верно сказали, барин, – пробасил кучер. – Барыня Елизавета Борисовна кой год собирается за дороги взяться, ан всё никак. А на наших-то дорогах и убиться легко.

– Вот что, Пётр Андреевич, допрашивать Амелина будешь ты. А я вмешаюсь, если возникнет нужда, – сказал Немировский. – Так что, пока мы не приехали, обдумай хорошо, как строить разговор.

Около больницы коляска остановилась. Вигель спрыгнул на землю и помог спуститься Николаю Степановичу. Немировский первым поднялся на крыльцо пристройки, в которой квартировал Амелин, и без стука толкнул дверь.

Из комнаты доносился запах гари. Сыщики осторожно заглянули внутрь. В печи горело яркое пламя. Всеволод Гаврилович, по пояс раздетый, сидел на полу и с ожесточением швырял в огонь книги, стопкой стоящие рядом. Тут же стояла фляга, которую время от времени Амелин подносил к губам и, сделав крупный глоток, занюхивал огрызком яблока. Врач, кажется, был уже сильно нетрезв, и Пётр Андреевич подумал, что говорить с ним будет нелегко. Он посмотрел на Николая Степановича, и тот сделал знак начинать. Вигель провёл рукой по волосам и спросил:

– Что это вы, господин Амелин, книги жжёте?

Всеволод Гаврилович поднял на вошедших красные, воспалённые глаза, криво усмехнулся:

– А на кой дьявол они мне теперь?!

В печь полетел том Фурье и начал быстро тлеть по краям. Немировский опустился на стул и, положив ногу на ногу, стал наблюдать развивающуюся сцену.