Ели халву, да горько во рту

– Если вы не убийца, то кто же? – спросил Пётр Андреевич.

– По-моему, это ваше дело – отвечать на подобные вопросы.

– Всеволод Гаврилович, кто ещё мог знать о московской истории? Может быть, князь Антон ещё с кем-то делился ею? – подал голос Немировский.

– Нет, он только мне исповедовался!

– А вы?

– Что – я? Я дал честное слово, что ничего не расскажу. И до сих пор его держал. Тем паче, что рассказывать-то некому было.

– А кто-нибудь мог слышать ваши разговоры с князем?

– Ручаться не буду, – пожал плечами Амелин. – Мы с ним пьяны были в хлам, говорил он громко… Чёрт знает!

– А как вы объясните, что ваши окурки нашли под окном князя Владимира в день его смерти?

– Господин Немировский, вы нашли эти окурки?

– Да.

– Прекрасно! Стало быть, могли бросить их, куда вам заблагорассудится. Вам не приходила в голову мысль, что то же самое мог сделать кто-то ещё?

– Такая мысль мне приходила.

– И что?

– Я бы спросил: и кто?

– Вы часто бывали у Лыняевой, – снова заговорил Вигель. – Вы имели на неё влияние!

– Я много на кого имею влияние, – усмехнулся Амелин. – Я вам повторяю, у меня не было никаких отношений с этой женщиной. Хотя до того, как рассудок её помутился, она была весьма недурна… Даже князь Владимир Александрович оценил её по достоинству. Впрочем, уж кто-кто, а этот ценил всех, кроме собственной жены…

– Постойте, – Немировский приподнялся. – Вы хотите сказать, что Лыняева была любовницей князя Владимира?

– Я бы не сказал, что любовницей. Скорей, «случаем». Правда, она, бедная, его любила. Думаю, и слабоумие её развилось столь стремительно от огорчения, вызванного его охлаждением, а заодно подозрениями мужа, которые он выказывал в форме рукоприкладства, не считаясь с положением жены.

– С каким положением? Вы хотите сказать, что Лыняева была беременна?

– Ну, да! Дарьей. Единственной своей дочерью.

– А отцом её был…

– Да, господин Немировский! – Амелин кивнул. – Эта милая горничная – тоже Олицкая! Вот, ведь дом, а? Одна большая семья!

– Она это знала?

– Не только знала, но и имела некое письмецо князя, из которого можно было, при желании, заключить, что она его дочь.

– Вы видели это письмо?

– Она мне его не показывала, но не раз говорила.

– Даша, как я понимаю, тоже была одним из ваших случаев?

– Да, она часто бывала у меня.

– Пётр Андреевич, останьтесь пока с господином Амелиным, а мне нужно кое-что проверить, – сказал Немировский, направляясь к двери.

– Но Николай Степанович…

– Исполнять незакосненно!

– Господин следователь, – окликнул Всеволод Гаврилович Немировского.

– Что-то ещё?

– Вам бы лучше не ехать. Это я вам, как врач, говорю. Сердце-то беречь надо.

– Благодарю за заботу, – кивнул Николай Степанович и покинул дом Амелина.

Всеволод Гаврилович опустился на пол, бросил в печь последнюю книгу, отпил из фляги и закурил, нисколько не обращая внимания на стоявшего рядом Вигеля.

Пётр Андреевич кусал губы. Он чувствовал, что должен был ехать с Николаем Степановичем, который явно недомогал, чувствовал, что развязка этого странного дела произойдёт без него. Самым сильным желанием Вигеля в этот момент было броситься следом за Немировским, мчаться немедленно в усадьбу, но нарушить указаний Николая Степановича он не мог. Подозрения с Амелина были ещё не сняты, а, оставлять возможного преступника без надзора было нельзя.

– Хотите выпить? – спросил Всеволод Гаврилович. – Настоящий медицинский спирт…

– Не стоит.

– Беспокоитесь о своём начальнике? – в голосе Амелина послышалось удовольствие. – Правильно делаете! Лицо-то у него совсем белое было, и за грудь всё хватается! Вот, переволнуется сейчас, напряжётся, а Кондрашка-то он тут как тут. Щёлк, и нет человека! Это я вам, как врач, говорю… Эхх…

Взгляд один чернобровой дикарки,

Полный чар, зажигающих кровь,

Старика разорит на подарки,

В сердце юноши кинет любовь…²⁷

– Да замолчите вы! – не выдержал Вигель.

– Я-то замолчу… Может, навсегда. Эх, повеситься, что ли? Как вы думаете?

– Вешайтесь, но только после моего ухода, – зло отозвался Пётр Андреевич.