Элизабет Финч [litres]

• Если бы церкви не были так монотеистичны и деспотичны, если бы не отторгали тех, «кто не похож на нас», то различные национальности, представленные в составе Великобритании, смешивались бы свободнее, креолизация стала бы нормальным явлением, а белая кожа не считалась индикатором превосходства. Получилось бы общество с меньшим количеством очевидных маркеров статуса, богатства и власти. Вероятно, история Британских островов стала бы рассказом о том, что у инаковости есть чему поучиться вместо того, чтобы отторгать ее и подавлять. Тогда вместо страны-завоевательницы, на которую смотрят извне с разными чувствами, от осторожного уважения до жгучей ненависти, мы бы получили страну, ведущую мир (или хотя бы его часть) по другому пути, являя пример тех ценностей, что в принципе бытуют в обществе, хотя нередко затушевываются, – таких, как терпимость, либерализм и доброжелательная открытость «иному». С наших сегодняшних позиций это задачи трудноразрешимые. Нам предстоит выбросить из головы столько самообмана и лжи, столько исторических заблуждений. За публичной оглаской неминуемо последует обычное в таких случаях навешивание ярлыков: пораженчество, розовые, самобичевание, размывание исконно английских и, шире, британских кровей, враги государства и т. д. Но тесты ДНК неизменно продолжают удивлять «белых людей», показывая неоднородность их «происхождения». Насколько же порочна идея о чистоте расы. На смену ей придет, по выражению консерваторов-фантазеров, идея «государства-полукровки», но это будут не пустые амбиции, а скорее признание того положения, которое, несмотря ни на что, сложилось повсеместно.

Во время одного из наших совместных обедов в итальянском ресторанчике, ничего еще не зная о составе и степени сплоченности ее семьи, я спросил, как у них дома отмечается Рождество.

– В день Рождества, – ответила она, – я хожу в больницу – проведать пациентов.

Меня это поразило.

– Это очень… очень по-христиански, – сказал я.

– Вряд ли благотворительность присуща только христианской вере, – ответила она.

Впоследствии я невольно задумался, к чему сводится ее общение с некоторыми пациентами. Многим ли из них охота муссировать вопросы европейских литератур? Прикрепляет ли она к одежде брошь в виде веточки остролиста? Но я отшутился и не воздал ей должное. Вполне возможно, что некоторые с замиранием сердца ожидали появления этой феи; кое-кто мог бы даже уловить в ней полное отсутствие осуждения. Да и вечно улыбчивому, мягкому больничному капеллану она легко могла бы составить здоровую конкуренцию.

Когда Крис выпил пару бокалов домашнего белого, я решился:

– Слушай, не сочти за бесцеремонность…

– Выкладывай.

– У вас семья была… еврейская, так ведь?

– Еврейская?

– Да, твоя сестра как-то проговорилась на лекции.

– Что же она сказала?

В довольно приглаженной форме я пересказал ему спор Э. Ф. с Джеффом.

– Бред какой-то. – Лицо его выражало скорее недоумение, чем обиду. – Почему ты так решил? Наверно, потому, что Лиз была умницей-брюнеткой… – Мы уставились друг на друга с равной степенью удивления. Но Крис, как я уже имел случай убедиться, не страдал излишней обидчивостью и всегда предпочитал сводить к шутке непрозрачные житейские вопросы. – Нет, если ты попросишь меня спустить штаны…

– Прости, это, вероятно, какое-то чудовищное недоразумение.

Впоследствии я еще поразмыслил, но не нашел никакого чудовищного недоразумения. Значит, Э. Ф. сознательно пошла на обман. Она произнесла ту фразу насчет потери родных и вышла из аудитории. В наступившей тишине Джефф выдавил: «Откуда мне было знать, что она еврейка?» Сам-то я даже не сомневался, и дальнейшие сведения только подтвердили эту информацию: отец-меховщик, сменивший, должно быть, фамилию; изнеженная, всем недовольная мать (впрочем, эти стереотипы приписывают и другим национальностям…).

Но зачем? У меня созрело одно простое объяснение и одно посложнее. Простое: Э. Ф. подумала, что Джефф играет на публику, и решила сбить с него спесь. Хм-м-м… А вот более сложное: она изображала еврейку или, выражаясь без обиняков, надумала выдать себя за еврейку. Опять же – зачем? Чтобы противостоять английскому антисемитизму, если она с ним столкнется? А смысл? Или она решилась на некое притворство для создания имиджа? И снова: с какой целью? Что пользы выдавать себя за ассимилированную, далекую от иудаизма еврейку? Может, это требовалось ей для формирования стиля, как ее прическа или броги? Но для таких розыгрышей Э. Ф. была слишком серьезна, вы согласны? Если только она не придумала для себя такой имидж по молодости лет, а потом с ним сроднилась.

Я решил до поры до времени отбросить эти мысли.