Элвис Пресли. Безрассудная любовь

Он продолжал уделять внимание некоторым из других постоянных источников тревоги, угрожавших здоровью его пациента, — гипертонии, раздутому кишечнику и связанным между собой проблемам с ободочной кишкой и деятельностью пищеварительного тракта. Он даже попытался убедить Элвиса посетить клинику по лечению расстройств сна в Арканзасе, а когда ему это не удалось, попросил своего друга и пациента Сэма Филлипса записать на пленку звуки океана и дождя, дабы помочь Элвису отгородиться от атакующих шумов, с которыми ему предстоит столкнуться, когда он вернется к гастролям. Линда была его лучшим союзником во всем этом; она контролировала прием лекарств, следила за тем, чтобы не было несанкционированных препаратов, и во всем являла собой позитивную силу, изо всех сил стараясь подбадривать Элвиса, когда он нуждался в поддержке, умасливая его, когда он жаловался, что его держат за ребенка (он не понимал, почему Ник не доверял ему самому регулировать свой прием лекарств). «Линда оказывала на него по — настоящему благотворное влияние. Она всячески старалась ему помочь. Вызывала в Элвисе другую сторону его личности — его юмор, его жизнерадостность».

Линде это давало своего рода передышку, казалось частичным возвращением к тому приятному и расслабленному ощущению, с которого начались их отношения. Приятно было смотреть, как Элвис радуется жизни, снова слышать его заливистый смех, видеть, что он способен принимать вещи немного спокойнее. В некотором смысле это напоминало отпуск, когда ничто не давит и не тяготит. Иногда они просто собирались с группой друзей, пели и дурачились; как — то раз в доме родителей Линды кто — то включил кнопку записи на магнитофоне в то время, как Элвис пел естественным, прочувствованным голосом грустные песни Хэнка Уильямса и блюзы Джимми Рида, исполняя «That's All Right» и фальцетом «Spanish Eyes» с непринужденной уверенностью, которую, казалось, десятилетия отделяли от напыщенности его недавних публичных декламаций. Он импровизировал с Линдой, потом стал исполнять с ней песню ее женского студенческого общества, спев один куплет в быстром темпе на джазовый манер. «Ты слышала стихотворение, которое я сочинил?» — спросил он невинным голосом, затем продекламировал с полной серьезностью: «Я проснулся на рассвете / Из — за пенья ранней птахи, / Посылавшей всем на свете / Пробужденья мира знаки. / Сладкогласная певунья / Изливалась в нежных трелях; / Я открыл окно бесшумно, / Размозжил певунье череп». На пленке слышен звонкий смех Линды среди всеобщего веселья. «Смешной стишок», — говорит кто — то. «Когда ты мне только начал читать, — говорит Линда, — я подумала, как красиво, какая прелесть — ранняя птаха…» Это могла быть группа друзей, собравшихся где угодно, которые просто весело проводят время и ни о чем не думают, разве что, возможно, о том, что близится время ужина. «Вы проголодались?» — спрашивает Линда, и все, как по команде, отзываются одним и тем же западно — теннессийским вариантом Шекспира, с которым их познакомил Элвис. «У него т — а–кой т — о–щий и г — а–лодный вид», — взрываются все самоироничной протяжностью гласных, смакуя старую шутку, которую едва ли требуется повторять, чтобы вызвать отклик.

Он вернулся в студию в декабре после краткого пребывания в Палм — Спрингсе, во время которого Линда посетила Пуэрто — Рико. Снова удобства ради было решено записываться на «Стэке», и снова, несмотря на всю шаткость своего положения, у руля номинально оставался Фелтон, хотя ему не позволили использовать своего собственного инженера. Вместо этого, по указке Джоан Дэри, нью — йоркский студийный менеджер Ларри Шнапф прислал своего главного инженера и трех ассистентов вместе с передвижной звукозаписывающей установкой на шестнадцать дорожек, которая уже проделала в ту осень путь в Палм — Спрингс, тем самым позволяя им полностью отказаться от технических услуг «Стэке».