Эмма

— Не будете ли вы добры, — попросила Джейн, — когда заметят мое отсутствие, сказать, что я отправилась домой? Я и правда сейчас ухожу. Тетушка позабыла, который теперь час и как давно нас нет дома, между тем, я уверена, бабушка скоро начнет волноваться. Так что я пойду сейчас же. Чтобы никого не тревожить и не огорчать, я не сказала, что ухожу. Сейчас кто к прудам пошел, кто в липовую аллею, а когда все соберутся, меня, наверное, спохватятся. Тогда не могли бы вы сказать, что я ушла?

— Непременно скажу, если желаете, но неужели вы пойдете в Хайбери одна?

— Почему нет? Хожу я быстро. Не пройдет и получаса, как буду уже дома.

— И все же это слишком далеко, чтобы вы шли совсем одна. Позвольте слуге моего отца вас проводить. Или я велю подать карету. Она будет готова через пять минут.

— Благодарю вас, благодарю, но, право, не нужно. Я бы хотела пройтись. Мне ли бояться ходить без провожатых, если скоро я сама стану сопровождать других! — возразила мисс Фэрфакс в большом волнении, и Эмма с чувством ей ответила:

— Однако это не повод подвергать себя опасности! От одной только жары вам может сделаться дурно. Нет, в карете все же было бы лучше. Ведь вы и так уже утомлены.

— Я действительно утомлена, но усталость моя не того рода… Быстрая ходьба меня только освежит. Мисс Вудхаус, мы все порой испытываем истощение духа. Признаюсь, мои душевные силы на исходе. Вы окажете мне самую добрую услугу, ежели просто позволите уйти, а другим скажете о моем уходе, если будет нужно.

Эмма не стала больше спорить, тотчас все поняв. Проникнувшись чувствами мисс Фэрфакс, она тотчас проводила ее из дома и с пылким дружеским участием посмотрела ей вслед. Взгляд Джейн был исполнен признательности, когда она воскликнула:

— О, мисс Вудхаус! Иногда это такая отрада — ненадолго оказаться одной!

Эти прощальные слова словно бы вырвались из переполненного сердца Джейн Фэрфакс, которой слишком многое приходилось терпеть — даже и от тех, кто ее любил.

«Иметь такой дом, такую тетку! — думала Эмма, возвращаясь к своему папеньке. — Мне жаль тебя. И чем более ты выказываешь истинные свои чувства, тем больше нравишься мне».

После ухода Джейн не прошло и четверти часа: мистер Вудхаус едва успел показать дочери виды венецианской площади Святого Марка, — когда вошел Фрэнк Черчилл. Эмма о нем не вспоминала, но теперь, увидев, обрадовалась. Наконец-то миссис Уэстон могла вздохнуть с облегчением. Вороная кобыла оказалась ни в чем не повинной. Правы были те, кто говорил, что мистера Черчилла задержало нездоровье тетушки: с ней случился нервический припадок, продлившийся несколько часов. До последнего Фрэнк не желал расставаться с мыслью о поездке, хотя знал, какая жаркая нынче погода, как ему придется торопиться и как поздно, при всей возможной поспешности, он приедет. Зной в самом деле был нестерпимый, и Фрэнк ужасно измучился, почти пожалев, что не остался дома. Он умел сносить любой холод, но жара… жара его едва не убила. Имея весьма печальный вид, уселся он подальше от камина, где догорал разожженный для мистера Вудхауса огонь.

— Вы остынете, ежели немного посидите спокойно, — заметила Эмма.

— Как только я остыну, нужно будет отправляться в обратный путь. Меня не хотели отпускать, но здесь так настаивали на моем приезде! Между тем все вы, полагаю, сами скоро разъедетесь. Кое-кто уже встретился мне дорогой. Безумие, чистое безумие — в такую погоду устраивать праздник под открытым небом!

Приглядевшись повнимательнее, Эмма скоро поняла, что Фрэнк Черчилл не в духе — именно так вернее всего было бы назвать его состояние. Некоторые люди брюзжат не переставая, когда им жарко, — возможно, он из их числа. Зная, что в таких случаях нередко помогают еда и питье, Эмма, движимая состраданием, предложила ему подкрепиться и указала дверь в столовую, где ждали разнообразные закуски. Нет-нет, есть он не будет: не голоден. От еды его, пожалуй, еще сильнее бросит в жар. Через две минуты, однако, Фрэнк все-таки смилостивился сам над собой и ушел, бормоча что-то насчет елового пива. Эмма опять обратила свое внимание на папеньку, подумав: «Я более не люблю Фрэнка Черчилла, и это очень хорошо. Мне нелегко было бы терпеть мужчину, который приходит в этакое расстройство от утренней жары. Ну а для милого легкого нрава Харриет это пустяки».

Фрэнк Черчилл отсутствовал достаточно долго, чтобы основательно перекусить. Возвратился он освеженным, приободренным, со всегдашними своими хорошими манерами — словом, вполне похожим на себя самого. Придвинув стул к Эмме и ее папеньке, он стал интересоваться их занятием и выразил (на сей раз умеренно) сожаление относительно того, что приехал так поздно. Настроение его духа все еще оставляло желать лучшего, однако он сделал над собой усилие и вскоре смог вполне сносно болтать всякий вздор.