Эмма

Пока мистер Найтли говорил, в уме Эммы разворачивалась кипучая деятельность. Не упустив ни единого словечка, она с чудесной быстротой охватила мыслью всю полноту истинного положения вещей: надежды Харриет оказались не чем иным, как ошибкой, иллюзией, столь же безосновательной, как и ее собственные заблуждения. Харриет ничто, она — все. До сей минуты она объяснялась с мистером Найтли, имея в виду мисс Смит, а он думал, что она говорит от себя, и принимал ее испуг, ее сомнения, ее попытки остановить его как свидетельство безответности своих чувств к ней. В считаные секунды успела Эмма не только понять все это и увидеть сияние собственного скорого счастья, но и обрадоваться, что тайна Харриет так и осталась тайной. Хранить молчание и впредь — вот и все, что могла Эмма сделать для своей бедной подруги. Просить мистера Найтли предпочесть мисс Смит как более достойную или просто отказать ему без объяснения причины, ибо жениться на них обеих он не мог, — нет, Эмма не готова к такому героическому поступку даже во имя дружбы. Она сострадала Харриет и испытывала раскаяние, однако ее душевная щедрость не выходила из пределы благоразумия. Она ввела подругу в заблуждение и вечно будет себя за это корить, но правда оставалась правдой: Эмма никогда яснее не сознавала, что союз с мисс Смит недопустим для мистера Найтли, что, женившись на Харриет, совсем ему не ровне, он себя принизит. Путь для Эммы был свободен, хотя и не вполне гладок. Когда ее просили дать ответ, она ответила. Что? То, что следовало. Как поступила бы на ее месте всякая леди, она сказала довольно, чтобы джентльмен не оставлял надежды и продолжал говорить сам. Несколькими минутами ранее, призвав мистера Найтли молчать, Эмма повергла его в совершенное отчаяние, и теперешняя ее благосклонность казалась ему, вероятно, несколько внезапной. Сперва не пожелав его выслушать, потом вдруг предложила еще прогуляться и возобновила тот разговор, который сама же и прервала. Она ощущала, что поведение ее странно своей непоследовательностью, но мистер Найтли проявил сдержанность и не потребовал объяснений.

Разоблачение человеческого сердца редко, очень редко обнажает ничем не замутненную истину: почти всегда она бывает частично сокрыта или не совсем верно понята, — однако то недоразумение, которое едва не возникло между Эммой и мистером Найтли, касалось лишь поступков, а не чувств. Он не мог ошибиться, ибо невозможно было переоценить ее сердечную склонность к нему, ее готовность принять и разделить его любовь.

Еще недавно, однако, мистер Найтли даже не догадывался, что любит небезответно, и, сопровождая Эмму в кустарниковую аллею, не помышлял о признании. Его беспокоило другое: как она приняла известие о помолвке Фрэнка Черчилла, — и никаких других намерений, кроме как утешить, помочь советом, не имелось. Все прочее было делом нескольких минут, мгновенным следствием того, что он услышал: она не любила Фрэнка Черчилла, сердце ее оставалось свободным, а значит, он мог надеяться! Покамест, однако, он вовсе не просил взаимности. Движимый нетерпением, которое мгновенно возобладало в нем над рассудком, он просил лишь о том, чтобы она не запрещала ему делать попытки к пробуждению в ней ответного чувства. Но внезапно перед ним открылась еще более радужная перспектива: чувство уже пробудилось! Если каких-нибудь полчаса назад им владело отчаяние, то теперь ему улыбнулось нечто такое, чего не назовешь иначе как совершенным счастьем.

Подобная перемена произошла и с Эммой. За эти полчаса и он, и она обрели бесценную уверенность в том, что любимы. Позади остались неведение, недоверие и ревность. Найтли ревновал давно: с первого приезда Фрэнка Черчилла в Хартфилд или даже раньше — с тех пор, как об этом приезде было впервые сообщено. Тогда же он стал осознавать и свою любовь к Эмме, обнаруженную чувством соперничества. Именно ревность к Фрэнку Черчиллу вынудила его отправиться в Лондон. В день прогулки на Бокс-Хилл он решил уехать, чтобы не видеть, как Эмма принимает и поощряет ухаживания своего обожателя; уехать, чтобы научиться безразличию. Но в доме брата Найтли увидел такую безмятежную картину семейного счастья, а в хозяйке дома столь явно угадывались милые его сердцу черты, что стало ясно: цель путешествия была выбрана неверно. Пребывание на Брансуик-сквер ничего не изменило, все же Найтли упорно не желал возвращался, пока не получил с утренней почтой известия о помолвке Джейн Фэрфакс. К радости, которую позволил себе ощутить (ведь он всегда знал, что Фрэнк Черчилл не пара мисс Вудхаус), примешивалось такое нежное сочувствие Эмме, такое острое беспокойство о ней, что, не в силах медлить, он поскакал домой прямо под дождем, а сразу же после обеда пришел пешком в Хартфилд, чтобы увидеть, как перенесло эту новость самое милое из всех живых существ, безупречное при всех своих недостатках.