Эон. Исследования о символике самости

²⁸⁵ В заключение мне хотелось бы еще раз подчеркнуть, что символ рыбы представляет собой спонтанную ассимиляцию евангельской фигуры Христа и, следовательно, симптом, показывающий нам, каким образом и с каким значением данный символ был ассимилирован бессознательным. В этом отношении крайне характерна патристическая аллегория ловли Левиафана (с Крестом в качестве крючка и Распятым в качестве наживки): содержание (рыба) бессознательного (море) было поймано и прикрепилось к фигуре Христа. Отсюда используемое святым Августином выражение «de profundo levatus» (поднятый из глубин). Оно истинно по отношению к рыбе; но к Христу? Образ рыбы появился из глубин бессознательного как эквивалент исторической фигуры Христа, и если к Христу обращались «Ichthys», это имя относилось к тому, что вышло из глубин. Символ рыбы, таким образом, есть мост между историческим Христом и психической природой человека, в которой обитает архетип Спасителя. Именно так Христос стал внутренним опытом, «Христом внутри нас».

²⁸⁶ Как я показал, алхимическая символика рыбы ведет непосредственно к lapis, к salvator, servator и deus terrenus; то есть, психологически, к самости. Ныне мы имеем новый символ вместо рыбы: психологическое понятие человеческой целостности. Самость обозначает Бога в той степени, в какой рыба есть Христос. Это нечто соответственное, внутренний опыт, ассимиляция Христа в психическую матрицу, новое проявление божественного Сына – уже не в териоморфной форме, но в виде концептуального или «философского» символа. По сравнению с немой и бессознательной рыбой, это большой шаг вперед в сознательном развитии[518].

XIII. Гностические символы самости

1

²⁸⁷ Поскольку всякое познание сродни узнаванию и признанию, не следует удивляться, что описанное мной как постепенный процесс развития уже было предвосхищено в начале нашей эры. Мы встречаемся с этими образами и идеями в гностицизме, которому теперь должны уделить внимание; ибо гностицизм был прежде всего продуктом культурной ассимиляции и, следовательно, представляет особый интерес с точки зрения прояснения и определения содержаний, констеллированных благодаря пророчествам о Спасителе и его появлению в истории, а также синхроничности архетипа[519].

²⁸⁸ В «Elenchos» Ипполита притяжение между магнитом и железом упоминается, если я не ошибаюсь, трижды. Впервые оно появляется в доктрине наасенов, учивших, что четыре реки Рая соответствуют глазу, уху, обонянию и устам. Уста, сквозь которые исходит молитва и входит пища, соответствуют четвертой реке – Евфрату. Хорошо известное значение «четвертого» помогает объяснить связь с «целостным» человеком: четвертый элемент всегда превращает триаду в целокупность. Текст гласит: «Это вода, которая над твердью[520], о которой, по их словам, Спаситель сказал: “Если бы ты знал, кто просит, то сам просил бы у него, и Он дал бы тебе выпить воду живую”[521]. К этой воде приходит каждая из природ, дабы выбрать свою субстанцию, и от этой воды приходит к каждой природе то, что ей подобает, более чем железо – Гераклову камню»[522] и т. д.

²⁸⁹ Как свидетельствует ссылка на Ин., 4:10, чудесная вода Евфрата обладает свойствами aqua doctrinae, которая восполняет всякую природу в ее индивидуальности и, таким образом, делает цельным и человека. Она наделяет его своего рода магнетической силой, с помощью которой тот может притянуть и интегрировать то, что ему принадлежит. Доктрина наасенов представляет собой идеальную параллель обсуждавшимся выше алхимическим соображениям: доктрина – это магнит, делающий возможной интеграцию человека, как и lapis.

²⁹⁰ В доктрине ператов появляется так много аналогичных идей, что Ипполит даже использует те же метафоры. Никто, говорят нам, не может быть спасен без Сына: