Эон. Исследования о символике самости

²⁹⁷ Когда при лечении невроза мы пытаемся восполнить неадекватную установку (или адаптацию) сознательного разума путем добавления к нему содержаний бессознательного, наша цель состоит в том, чтобы создать более широкую личность, центр тяжести которой не обязательно совпадает с эго, но, напротив, по мере усиления инсайта пациента даже может подавлять его эго-тенденции. Подобно магниту, новый центр притягивает к себе все, что ему присуще, «признаки Отца», т. е. все, что относится к исходному, неизменному характеру индивидуальной структуры личности. Все это старше эго и ведет себя по отношению к нему так, как «благословенный, не-сущий Бог» василидиан – по отношению к архонту Осмерицы (Огдоады), демиургу, и – парадоксальным образом – как сын демиурга по отношению к Отцу. Превосходство сына состоит в том, что ему ведомо откровение свыше, а потому он может сообщить отцу, что тот не является высшим Богом. Это очевидное противоречие разрешается, если учесть лежащий в основе психологический опыт. С одной стороны, в продуктах бессознательного самость проявляется как бы априорно, в виде хорошо известных символов круга и четверицы, которые могли возникать уже в самых ранних сновидениях детства, задолго до появления какой бы то ни было возможности осознания или понимания. С другой стороны, лишь терпеливая и кропотливая работа с содержаниями бессознательного и результирующий синтез сознательных и бессознательных данных способны привести к «целокупности», которая затем вновь использует символы круга и четверицы в целях самоописания[533]. На этой стадии снова припоминаются и становятся понятны первоначальные детские сновидения. Алхимики, которые по-своему знали о природе процесса индивидуации больше, чем мы сейчас, выражали данный парадокс через символ уробороса – змеи, кусающей собственный хвост.

²⁹⁸ Тем же знанием, но сформулированным иначе, дабы соответствовать современной им эпохе, обладали и гностики. Идея бессознательного отнюдь не была им неведома. В частности, Епифаний цитирует отрывок из одного письма валентиниан, в котором говорится: «Ибо в начале, когда все, само в себе бывшее неизвестным [], заключал в себе самом Самоотец»[534]. На это место любезно обратил мое внимание профессор Ж. Киспель. Он также приводит следующий отрывок из Ипполита: , каковой переводит так: «lе Рère… qui est dépourvu de conscience et de substance, celui qui est ni masculin, ni féminin»[535]. Таким образом, «Отец» не только бессознателен и лишен свойства бытия – он также nirdvandva, лишенный противоположностей и всех свойств, а потому непознаваемый. Это описывает состояние бессознательности. Текст валентиниан наделяет Самоотца более позитивными качествами: «…иные называют [его] Эоном нестареющим, вечно юнеющим, двуполым, и который всюду все объемлет и ничем не объемлется». В нем заключено , сознание, «преподающее сокровища Величества тем, которые от Величества». Однако наличие не доказывает сознательности самого Автопатора, ибо дифференциация сознания возникает лишь из последующих сизигий и тетрад, символизирующих процессы соединения и составления. Здесь следует понимать как латентную возможность сознательности. Элер переводит ее как mens, Корнарий – как intelligentia и notio.

²⁹⁹ Встречающееся у святого Павла понятие (ignorantia), возможно, не слишком далеко отстоит от : оба означают исходное, бессознательное состояние человека. Когда Бог «поглядел сверху» на времена неведения, используемое здесь греческое слово (despiciens) имеет коннотацию «презирать, пренебрегать»[536]. В любом случае гностическая традиция говорит, что, когда верховный Бог узрел, насколько жалкими, бессознательными были люди, которых создал демиург, – люди, неспособные даже ходить выпрямившись, – он немедленно взялся за дело их спасения[537]. В том же отрывке Деяний Павел напоминает афинянам, что они – «род Божий»[538] и что Бог, неодобрительно глядя на «времена неведения», ниспослал человечеству повеление: «Людям всем повсюду покаяться». Поскольку предыдущее состояние казалось чересчур жалким, (трансформация разума) приняла моральный характер покаяния в грехах, в результате чего Вульгата смогла перевести это как «poenitentiam agere»[539]. Грех, в котором надлежит покаяться, есть, разумеется, или , бессознательность[540]. Как мы видели, в этом состоянии пребывает не только человек, но и, согласно гностикам, , Бог, лишенный сознательности. Данная идея более или менее согласуется с традиционной христианской точкой зрения, что Бог трансформировался при переходе от Ветхого Завета к Новому, из Бога гнева превратившись в Бога Любви, – мысль, ясно выраженная Николасом Кауссином в XVII веке[541].