Эпидемии и общество: от Черной смерти до новейших вирусов

В сельской местности сопротивление было не столь масштабным и внимание прессы привлекало меньше, чем беспорядки в трущобах Монровии, но было оно не менее упорным. Международные СМИ часто рисовали оппозиционные силы как отсталую необразованную часть населения, которая сопротивляется современной медицине и науке, не желая расставаться с атавистичной приверженностью древним ритуалам и племенным традициям. На самом же деле прибытие из столицы вооруженных солдат усилило напряжение вокруг земель, где происходило огораживание. Из-за давней истории неудачных стычек с чиновниками и очень тяжелых конфликтов недавнего прошлого чужаков, тем более вооруженных, здесь не жаловали. Как и в Вест-Пойнте, в сельских районах были свои болевые точки. Острее всего стоял вопрос погребения. Среди новых государственных постановлений было требование бесцеремонно дезинфицировать тела всех умерших, паковать в двойные похоронные мешки и скорее закапывать, обычно в безымянной могиле. Делали это специально подготовленные могильщики в защитных костюмах. Новое предписание не позволяло родственникам и друзьям почтить память умерших близких и провести необходимые религиозные обряды. Поэтому очень часто, когда поисковая команда обнаруживала в доме мертвое тело, это становилось поводом для физических столкновений, так же как в Бомбее, где аналогичный указ, принятый во время эпидемии чумы 1897–1898 гг., провоцировал беспрестанные конфликты.

Накаляли атмосферу и многочисленные конспирологические теории. Один канадский репортер писал, что люди «рассказывают истории о ворожбе, о ведьминских ружьях, заряженных Эболой, о сумасшедших медсестрах, которые колют соседям эту заразу, и о правительственном заговоре»{298}. Поговаривали, что все это дело рук неких разносчиков болезни, наподобие описанных Алессандро Мандзони мазунов, которые якобы разносили чуму во времена Черной смерти. Некоторые подозревали медиков в каннибализме и в том, что они торгуют человеческими органами на черном рынке. Ходили слухи, что само правительство разработало тайный план по истреблению бедных. Что Эбола, возможно, и не болезнь, а загадочное и смертоносное химическое вещество. А может, это такой новый способ захвата земель. Или, может быть, это белые истребляют темнокожих, или, может, владельцы шахт нашли где-то новый пласт руды и решили зачистить таким образом нужные им территории.

На этом фоне возникало сопротивление, которое принимало разные формы, но в ожесточенные уличные бои, как в Вест-Пойнте, не выливалось, а представляло собой партизанские действия небольших сельских общин. Жители деревень строили баррикады, чтобы задержать военный транспорт, и стреляли по всем, кто приближался. В других местах запуганные селяне вооружались мачете и нападали на лечебные центры, чтобы вызволить оттуда родственников, при этом убивая или раня персонал и всех, кто пытался им препятствовать. Там, где карантина боялись больше, чем духов мертвых, тела покойников выносили из домов и оставляли на улицах, чтобы нельзя было отследить, кто контактировал с умершими. В нескольких деревнях произошли нападения на похоронные бригады: местные вынудили могильщиков бросить мешки с телами и спасаться бегством. Абсолютно везде люди старались не обращаться за медицинской помощью и скрывали любые недомогания, чтобы не попасть под надзор.

Есть два основания считать, что народное сопротивление взяло верх. Во-первых, очевидно, что в результате реализации плана мероприятий Джонсон-Серлиф власти не стали более информированными относительно истинных масштабов распространения Эболы. Во-вторых, план не продержался все 90 дней, его отменили в октябре, поскольку признали неэффективным и контрпродуктивным. Меры принуждения грозили усложнить задачи управления и, видимо, сдерживанию эпидемии не способствовали. В сентябре и октябре показатели заражения и смертности не снизились, а резко выросли, потому что эпидемия лихорадки Эбола достигла пика.

Но важнее всего, вероятно, то, что после октября меры принуждения просто потеряли всякий смысл. Как раз тогда начались запоздалые, но масштабные международные мероприятия по поддержке и замещению рухнувших местных систем здравоохранения. В августе и сентябре организации, оценивавшие ситуацию с Эболой в Западной Африке, сочли, что болезнь достигла критической точки – она может выйти из-под контроля и перерасти в международную пандемию. Давно переполненные клиники не могли принимать новых пациентов. Вот как положение дел комментировала Джоан Лю: «Невозможно справиться с этим огромным количеством зараженных людей, стекающихся в лечебные центры. В Сьерра-Леоне инфицированные тела разлагаются прямо на улицах. Вместо того чтобы строить в Либерии новые больницы, мы вынуждены строить крематории»{299}.