Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Политические позиции участников событий воплощались по-разному. Как известно, М. А. Матюшкин подал особый и компромиссный по отношению к планам «верховников» «проект пятнадцати». Епафродит Мусин-Пушкин с братом Платоном подписали оппозиционный «проект 364-х». Другие в разговорах приветствовали идею ограниченной монархии, как бывший гвардеец, капитан-командор Иван Козлов, полагавший, что «теперь у нас прямое правление государства стало порядочное», и указавший его преимущества: «Не повинна она брать себе ничего, разве с позволения Верховного тайного совета; также и деревень никаких, ни денег не повинна давать никому, и не токмо того, ни последней табакерки из государевых сокровищ не может себе вовсе взять, не только отдавать кому, а что надобно ей будет, то будут давать ей с росписками».[883] Это мнение часто цитируется при повествовании о событиях 1730 г. Но как будто никто не заметил, что подписи самого автора ни под одним из проектов нет, хотя он не только находился в Москве (расписался в числе дворян, выслушавших объявление о воцарении Анны и о принятых ею «кондициях»), но и был принят верховниками 23 февраля 1730 г.[884] Рисковать, вероятно, желали не все.

С другой стороны, не все подписавшие ограничительные проекты были убеждёнными сторонниками более либеральной «формы правления» — как, например, подполковник Преображенского полка князь Г. Д. Юсупов. Комнатный стольник и товарищ детских игр Петра I, князь Григорий Дмитриевич прошёл тяжёлый путь боевого офицера. Уже в 1707 г. он стал майором Преображенского полка, в котором прослужил всю жизнь. В качестве гвардейца и доверенного лица императора он строил корабли, служил интендантом, был следователем по особо важным делам. С 1719 г. он бессменно состоял членом Военной коллегии и, в отличие от Меншикова, не запятнал своего имени казнокрадством.

В 1730 г. подполковник гвардии князь Юсупов подписал «проект 364-х», а 25 февраля, согласно донесениям дипломатов, подавал Анне на подпись прошение о восстановлении «самодержавства». Немилости Анны в отношении участников «конституционного движения» не коснулись князя, ставшего сенатором и генерал-аншефом; но в сентябре того же 1730 г. он внезапно скончался. Его старший сын Борис Григорьевич преуспел на придворной и административной службе: стал при Анне камергером, затем сенатором и московским губернатором.

Дочери старого князя повезло меньше. Прасковья Юсупова, как видно из ее следственного дела 1735 г. в Тайной канцелярии, в том же 1730 г. по доносу родного брата Бориса попала в ссылку за то, что собиралась «склонить к себе на милость через волшебство» новую императрицу. Отправленная «под начал» во Введенский Тихвинский монастырь княжна вела себя независимо и поддерживала с помощью своей «похабной девки» отношения с кем-то за пределами обители. На допросе прислуга не стала скрывать, что дочь князя тяжело переживала заточение и считала началом своих бед события зимы 1730 г., в которых участвовал её отец.

«Батюшка-де мой з другими, а с кем не выговорила, — передавала речи Прасковьи служанка, — не хотел было видеть, чтоб государыня на престоле была самодержавная. А генерал-де Ушаков — переметчик, сводня; он з другими захотел на престол ей, государыне, быть самодержавною. А батюшка-де мой как о том услышал, то де занемог и в землю от того сошёл». Это показание — при всей особенности восприятия ситуации своенравной девицей — свидетельствует, что князь Юсупов и другие представители генералитета были не против ограничения власти новой императрицы, но едва ли являлись убеждёнными «конституционалистами». Прасковья Юсупова объясняла желание отца урезать власть Анны тем, что он «наперёд слышал, что она будет нам неблагодетельница».[885] Однако изменение конъюнктуры не в пользу верховников привело к тому, что Юсупов стал одним из главных действующих лиц при восстановлении «самодержавства»; при отце в этот день были во дворце и сыновья, поручики Преображенского полка С. Г. и Г. Г. Юсуповы.

Культурные начинания петровской эпохи затронули узкий слой дворянства. Для Феофана Прокоповича голландский юрист и философ Гуго Гроций был «славным законоучителем», но это мнение вовсе не стало общепринятым; в дворянской массе скорее можно было услышать, что «Гроциус и Пуфендорф и римские правы — / О тех помнить нечего: не на наши нравы».[886] Тем более что в России XVIII в. юриспруденция ещё не существовала как самостоятельная сфера общественной деятельности; в стране не было системы юридического образования и профессиональных правоведов.

Депеши датского дипломата Вестфалена дают возможность представить и иной уровень дискуссий. «В смысле укора неограниченной власти в России, — докладывал посланник 5 (16) февраля 1730 г., — выставляют случай, бывший в правление царицы Екатерины. В кратковременное своё правление она израсходовала для своего двора венгерских вин на 700 000 рублей и на 16 000 рублей данцигских водок в то самое время, когда тысячи её подданных терпели недостаток в насущном хлебе».[887]