Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Отсюда следует, что просвещённые дворяне, подобные В. Н. Татищеву, Е. И. Мусину-Пушкину или «русскому немцу» Г. Фику, были способны усваивать европейские идеи и сочинять «прожекты» нового политического устройства; но для массового сознания дворян сравнение достоинств той или иной заграничной «формы правления» отступало на задний план перед простыми и понятными примерами, приводимыми тем же Феофаном Прокоповичем: «Самим им господам нельзя быть долго с собою в согласии: сколько их есть человек, чуть ли не столько явится атаманов междоусобных браней, и Россия возымет скаредное оное лице, каковое имела прежде, когда, на многия княжения расторгнет, бедствовала».[888]

Прокопович умело использовал обращение на разных уровнях восприятия в своей агитации против членов Совета. Одних он пугал «лакомством и властолюбием» правителей, ведь семейство Долгоруковых использовало свою близость к трону для беззастенчивого обогащения, и это распространялось на других «верховников». О средствах «антидолгоруковской» агитации сообщали Маньян, Лефорт и сам Феофан, передавая рассказы о том, как семейство пыталось украсть столовое серебро из дворца или как бывшая царская невеста требовала себе «наряда и всей славы императорской» во время церемонии похорон Петра II. Уже в донесении от 20 января де Лириа рассказал о ставшей ему известной попытке Долгоруковых обвенчать больного императора, а 26 января он же сообщил о возможном истребовании у этой фамилии отчёта о царских драгоценностях и деньгах, «которые прошли чрез их руки».[889]

Для более грамотных приводилась историческая ссылка на эпоху раздробленности и слабости страны. Новгородский архиепископ подавал в качестве единодушного мнения традиционный аргумент сторонников самодержавия, позднее использованный Екатериной II в заметках о 1730 г.: «Знайте же, если ваше правительство превратится в республику, оно утратит свою силу, а ваши области станут добычей первых хищников; не угодно ли с вашими правилами быть жертвой какой-нибудь орды татар и под их игом надеетесь ли жить в довольстве и приятности».[890] Всё это было созвучно давно сложившимся дворянским представлениям о «деспотической демократичности» самодержавной власти, «гроза» которой может противостоять злоупотреблениям могущественных бояр.[891]

Иной опыт государственности, видимо, не был доступен дворянской массе в 1730 г. Ни один из проектов как самого Совета, так и «шляхетства» не ссылался на Земские соборы XVI–XVII вв. или попытки ограничения самодержавия в эпоху Смуты. Содержавшееся в «проекте общества» предложение о созыве «сейма» и употребление термина «форма правления» могут свидетельствовать скорее об обращении к опыту соседней Польши и других стран, чем к отечественной традиции.[892] Даже у учёного Татищева в его концепции развития политической системы России главным стержнем явилась борьба монархии с аристократией. К опыту Смутного времени и избрания царей он относился отрицательно и только воцарение Михаила Романова считал «порядочно всенародным».[893] Можно предполагать, что эта избирательность исторической памяти также явилась следствием петровских реформ, представлявшихся прорывом к цивилизации и культуре из царства отсталости.

В рамках сложившихся административных структур «шляхетство» научилось отстаивать свои местные и групповые интересы. Документы Сената свидетельствуют, что в 1729 г. ржевские помещики во главе с гвардейским капитан-поручиком П. Колокольцовым просили об оставлении на воеводстве подполковника Я. Л. Вельяминова-Зернова: «…заслуженой и прожиточной, и доброй, к делам обычаен», и их просьба была уважена. А в Можайске кипела борьба между двумя «партиями» — сторонников и противников воеводы, майора Д. Б. Сикорского; последнюю группировку возглавляли статские советники братья Т. Т. и А. Т. Савёловы и подполковник М. С. Скарятин.[894] Но в событиях января-февраля 1730 г. они повели себя по-разному: Скарятин подписал «проект 364-х», Тимофей Савёлов (с братом Петром) — второе прошение, а Афанасий Савёлов не участвовал ни в одной из этих акций.

Рассмотрение проектов и споров подводит к вопросу: насколько лидеры и рядовые участники «конституционного» движения готовы были преодолеть рамки петровской системы? Реальный, а не вымышленный план верховников предлагал именно «петровскую» монархию без самого Петра, но со столь же самодержавным Верховным тайным советом, минимумом дворянских «вольностей» и неопределёнными обещаниями «облехчения» всем остальным. Появившаяся в этом документе фраза, что «закон управляет персонами», повисала в воздухе, поскольку свод основных законов отсутствовал, а задача его создания не ставилась. Ни «верховники», ни их оппоненты не поднимались до принципиальной постановки вопроса о происхождении власти монарха и её пределах: первые не желали этого; вторые, скорее всего, в массе не были к этому готовы.