Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Внимательные наблюдатели быстро почувствовали эту неустойчивость. В самый разгар сочинения конституционных проектов 9 февраля 1730 г. де Лириа дал вполне определённый прогноз: поскольку «господа магнаты так разделены между собою», то вскоре «мы увидим царицу такою же неограниченную, какими были её предки».[916] Аналогичное предположение высказал за две недели до события и опытный барон Мардефельд.[917] Вестфалей же полагал, что «умы успокоились»; французские дипломаты и английский консул Рондо были уверены в «добрых последствиях» нового государственного устройства.[918]

Зыбкость и неустойчивость мнений и настроений дворянства в немалой степени способствовала успеху государственного переворота, который 25 февраля 1730 г. возвратил самодержавную власть Анне Иоанновне.

Хроника «революции» 25 февраля 1730 г.

«Санкт-Петербургские ведомости» от 2 марта 1730 г. известили немногочисленных читателей, что 25 февраля государыня изволила «своё самодержавное правительство к общей радости и при радостных восклицаниях народа всевысочайше восприять».

В начале XIX века, когда сведения о «затейке» Верховного тайного совета впервые появились в сочинениях, рассчитанных на «возбуждения младой души» читателя, итог событий 1730 г. представлялся примером патриотического поведения дворянства, дружно выступившего против властолюбивых вельмож: «Такой образ правления, которой оставлял всю власть знатному дворянству, не нравился сельским дворянам и народу, кои неоднократно говорили: "Мы привыкли быть управляемы одним монархом, а не осмью, и теперь не можно знать, к кому обратиться". По разных о том совещаниях пошли они в числе 600 человек прямо к государыне и просили её собрать Государственный совет для учинения нужных перемен в новоустановленном правлении. Совет по желанию их собрали, и тогда граф Матвеев подал государыне от имени всех вообще прошение, объявляя, что ему от всего дворянства поручено представить императрице, что она от уполномоченных членов Тайного совета обманута, и подписанные ею обязательства при избрании её на российский престол лукавством от неё вынуждены; что Россия с давних веков управлялась самодержавными государями, и посему просит её по желанию народа и ко благу отечества принять правление на таком основании, как было прежде. После того Анна Иоанновна разодрала подписанные ею статьи, но при том объявила, что хотя приемлет неограниченную власть, однако будет правительствовать с кротостию, и благоденствие подданных останется навсегда единственным предметом её попечения».[919]

На самом деле Совет вплоть до рокового для него 25 февраля не оставлял попыток завершить работу над «конституцией». Между тем Анна в сопровождении В. Л. Долгорукова прибыла 10 февраля в подмосковное село Всехсвятское. Правители были заняты, кроме текущих дел, похоронами Петра II (11 февраля), аудиенцией у прибывшей государыни (14 февраля), организацией её торжественного въезда в Москву 15 февраля и трёхдневных празднеств по этому случаю.

Утвердив текст присяги, «верховники» приступили к организации её принятия, одновременно продолжая работу над «конституцией». Очевидно, им казалось, что всё идёт по плану. Но время работало против них: пока одни размышляли и спорили, другие действовали.

Прибытие Анны ускорило объединение «партии», враждебной планам Верховного тайного совета. Её ядро составили родственники Анны: её дядя В. Ф. Салтыков и двоюродный брат, майор Преображенского полка С. А. Салтыков; третий фельдмаршал князь И. Ю. Трубецкой и придворные вроде камергера Р. Лёвенвольде. Сами по себе они большой силы не представляли, и при другом раскладе «верховники» могли бы смело игнорировать их неудовольствие. Но по мере нарастания расхождения Совета и оппозиции они должны были стать центром притяжения для недовольных и обиженных.

Другую группу противников планов Верховного тайного совета представляли крупные фигуры, обязанные своим положением петровским реформам: генерал-прокурор Ягужинский, «заболевший» вице-канцлер Остерман, архиепископ Феофан Прокопович. Все они, кроме Остермана, были отодвинуты «верховниками» от власти и мириться с подобной ситуацией не собирались. Но если решительные действия Ягужинского хорошо известны, то сказать что-либо конкретное о поведении Остермана в эти дни довольно трудно. Не исключено, что опытный бюрократ и дипломат мог вписаться в новое государственное устройство; но играть первую скрипку при решении внешнеполитических вопросов ему вряд ли позволили бы Д. М. Голицын и В. Л. Долгоруков, как и выполнять былую роль посредника между Советом и государем.