Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Что касается Феофана, то он был искренним сторонником реформ, и принять ломку этой системы ему было трудно, если не невозможно. Тем не менее, не исключено, что и этого незаурядного человека можно было склонить к сотрудничеству при выработке нового политического устройства. Ведь Феофан был одним из немногих разбиравшихся в политической теории и идеях своего времени. Принадлежащее его перу «Изъяснение, каковы были некиих лиц умыслы, затейки и действия…», содержавшее краткое изложение событий и обвинительные пункты в отношении «верховников», исходит из того, что последние всё же «искали общей государства пользы», однако делали это крайне неуклюже, что могло ввергнуть страну в «кровавое смущение».[920] Но ему надо было обеспечить достойное место в политике, а отношение Совета и лично Д. М. Голицына к Синоду и высшему духовенству это исключало. Да и нежелание «верховников» поступиться частью своей власти в пользу других членов генералитета укрепляло позиции их противников. Умелая пропаганда могла только подогревать подобные настроения в среде, не принимавшей прямого участия в событиях, но способной стать решающей силой, — гвардии.

Гвардейские майоры и подполковники участвовали в обсуждениях проектов. Однако это движение не затронуло основную массу их подчинённых. 12 февраля при встрече Анны преображенцы во главе с майором Нейбушем бросились в ноги к своей «полковнице», а кавалергарды удостоились приёма в «покоях» и получили из рук Анны по стакану вина.[921] Эта «агитация» была куда более доходчивой, чем мудрёные политические проекты. Здесь Джеймс Кейт, единственный из мемуаристов, отметил появление Остермана, который, «будучи больным со дня смерти императора, нашёл в себе достаточно сил посетить её там, и два дня спустя императрица объявила себя капитаном кавалергардов и полковником первого полка пешей гвардии».[922] Генерал, возможно, намеренно подчеркнул связь событий, в ходе которых Анна впервые рискнула нарушить принятые ею «кондиции». Ответным ходом правителей был их визит к Анне в субботу 14-го числа, во время которого князь Д. М. Голицын в приветственной речи напомнил Анне о взятых ею обязательствах.

Но это были не более чем слова. Полковые же документы показывают, что императрица стремилась завоевать симпатии гвардии. Уже 12 февраля она «именным повелением» произвела преображенского сержанта Григория Обухова в прапорщики и трёх солдат в капралы. На следующий день капитаны того же полка Александр Лукин и Дремонт Голенищев-Кутузов стали майорами, то есть вместе с майором С. А. Салтыковым фактическими командирами полка. 16 февраля императрица пожаловала в новые чины целую группу преображенцев, а полкового адъютанта И. Чеботаева — «через линею» (то есть не по старшинству) сразу в капитан-поручики, «дабы на то другие смотря, имели ревность к службе».[923]

15 февраля 1730 г., как сообщал газетный «репортаж» тех дней, Анна «изволила пред полуднем зело преславно, при великих радостных восклицаниях народа в здешней город свой публичный въезд иметь». У крепостных ворот её встретили депутаты от дворянства, купечества и духовенства, Феофан Прокопович произнёс приличествовавшую случаю речь и объяснил, что подданные получили «к заступлению отечества великодушную героину, искусом разных злоключений не унывшую, но и паче утверждённую. Получили к тихомирию и беспечалию народному владетельницу правосудную, и вся оные царём должные свойства, которые царственной псалмопевец в псалме 100 показует, изобильно содержащую».

Анна поклонилась праху предков в Архангельском соборе и под ружейную пальбу выстроенных в шеренги полков проследовала в свои новые «покои» в Кремлевском дворце. По случаю торжества гвардейское «солдатство» получило от её имени по рублю и было поротно оделено вином. 20 февраля гвардии было выдано жалованье «обор и ундер афицером на месяц, а салдатом и протчим по рублю на человека» — кажется, уже во второй раз; 21 февраля 169 ветеранов-преображенцев получили желанную отставку.[924]

Маньян в депеше от 16 февраля писал о непонятно откуда появившемся в те дни «весьма высоком мнении о личных достоинствах» Анны Иоанновны и «великих талантах, признававшихся за ней Петром», благодаря которым «она может оказаться весьма способной взять на себя бремя верховной власти».[925] Понятно, что награды и производства большей частью были подготовлены и поданы на высочайшую подпись полковым начальством, но эти милостивые «повеления» работали на воссоздание у гвардейцев представлений о доброй матушке-государыне и «полковнице». Так буквально на глазах творилось в зимней Москве 1730 г. «общественное мнение». Недалёкая и несчастная Анна, заброшенная по воле Петра в курляндскую глушь (ни о каком признании дядей её «талантов» и речи быть не могло), внезапно представала истинной преемницей великого императора.