Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Отсутствие контроля приводило к тому, что уже собранные средства и материальные ценности исчезали неизвестно куда. Хорошо, если такие вещи обнаруживались сразу, как в Новгородской губернии, где по вине «верных сборщиков» в 1736 г. пропали 11 тысяч рублей собранных денег — хотя бы виновные были налицо.[1133] Когда же недостачи обнаруживались через несколько лет, спросить было уже не с кого. Например, фельдмаршал Миних докладывал, что по ведомству его же фортификационной конторы в Выборге кондуктор 3. Маршалков допустил в 1733 г. растрату казённой извести и прочих материалов на 4417 рублей. Выяснилось это только семь лет спустя, когда и сам виновный, и обер-комендант крепости генерал-лейтенант де Колонг уже умерли. Пострадали лишь наследники кондуктора, с которых казне удалось взыскать 65 рублей 15 копеек; за семейство начальника вступился… сам же Миних, оправдывая действия генерала «единой простотой и не довольным знанием приказных порядков».[1134]

Даже когда дело было абсолютно ясным, оно могло тянуться годами, как история дворянина-рядового Ингерманландского драгунского полка Андрея Тяпкина. В 1730 г. он был отправлен в качестве «счётчика» в Белгородскую губернию и должен был доставить из губернской канцелярии в Москву 2 732 рубля 42 копейки. По приезде из суммы «не явилось» 391 рубль и 83 с половиной копейки. Куда и каким образом они исчезли, документы умалчивают; но Тяпкин спорить не стал и в возмещение тут же предоставил… 70 рублей, заявив, что больше у него нет. У виновного описали имение из трёх «жеребьев» и 11 душ в двух деревнях Костромской провинции (как и многие мелкие помещики, драгун владел этими деревнями совместно с другими такими же служивыми) и оценили его в 466 рублей. Затем дело оставалось без движения до 1734 г., когда Тяпкин доложил Сенату, что на имение «купца и закладчика не сыскал», и просил сенаторов самим продать его «жеребьи». В итоге ещё через год Сенат взял эту задачу на себя, а драгун отправился продолжать службу в армии на Украине.[1135] Эта история не только демонстрирует не только весьма либеральное понимание финансовой дисциплины, но показывает, что при неразвитости товарных отношений реализовать на рынке земельную собственность было не так просто. При недостаточном, да ещё и невыдававшемся жалованье даже такие крохотные владения служили источником существования мелкопоместных дворян, для которых так важны были право раздела имущества и отмена петровского единонаследия.

Даже в столице процветали бесхозяйственность и «наглые» хищения. В 1740 г. обнаружились «непорядки» в Канцелярии от строений и в придворной садовой конторе, ранее возглавлявшихся к тому моменту уже покойным гоф-интендантом Антоном Кармедоном. Речь шла о сумме в более чем миллион рублей, по которой не было вообще никакой отчётности, поскольку «приходы и расходы многие чинили по словесным приказам его, Кормедона, и без расписок; и партикулярным людям деньги даваны были на ссуду»; т. е. гоф-интендант годами свободно распоряжался казёнными деньгами, как своими собственными, и раздавал их под проценты.

Следствие сразу обнаружило недостачу около десяти тысяч рублей, но доложило, что для завершения «надлежит со 100 счетов сочинить, а за вышеписанными непорядками и неисправностями оных вскоре сочинить… ни по которой мере невозможно». Анна прикинула, что такие проверки «разве что в 10 лет окончаны быть могут», и велела ограничиться составлением тех счетов, «где можно отыскать виновных», и то лишь таких, которые «сами или их наследники имеют свои имения и, ежели явятся начеты, платить в состоянии».[1136]

Так же случайно раскрылось в 1736 г. дело о воровстве и подлогах чиновников столичной городовой канцелярии, уличённых во взятках с подрядчиков и приписках о якобы проделанных ими работах по благоустройству города. Императрица была возмущена даже не столько тем, что они «сие своё воровство чрез многие годы, не престаючи, продолжали», сколько просьбой Сената о смягчении наказания и невзыскивании «взятков». Рассерженная Анна указала сенаторам: «Разве нагло казну нашу разворовывать не в воровство вменяется?»[1137]