Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Сосредоточив в своих руках руководство армией (в качестве подполковника первого гвардейского полка, президента Военной коллегии, командующего ландмилицией, директора Кадетского корпуса, начальника Инженерного корпуса), Миних потребовал себе форменный «патент» на звание «первого министра», добился назначения в «свою» коллегию вице-президента, а себе — переводчиков для работы с иностранной корреспонденцией. Распорядился он и об указе о «нетребовании» с себя никаких отчётов по расходам на строительство Ладожского канала. Штат нового министра состоял из 30 человек: адъютантов, денщиков, секретарей, канцеляристов и прочих служителей. Своих адъютантов Миних пожаловал в новые чины; родственники — Менгдены — и Манштейн получили земельные владения. Другую свою креатуру, полковника Андрея Фенина, первый министр приставил к Анне Леопольдовне в должности рекетмейстера.[1321] Саму принцессу он держал под неусыпным до неприличия контролем. «Не только беспрерывно являлся к правительнице и ни на минуту не оставлял её одну, но даже статс-дамам не позволялся вход в покой, где находилась правительница», — отмечал Шетарди.

К вызвавшим его неудовольствие министр был беспощаден. В бумагах Бирона обнаружились давнишние доносы генерал-майора Г. Икскуля, подозревавшего, что Миних при осаде Гданьска в 1733 г. намеренно дал уйти из города несостоявшемуся польскому королю Станиславу Лещинскому. Узнав об этом, фельдмаршал немедленно принёс формальную жалобу с точным переводом оскорбительных для его чести писем и распорядился об аресте Икскуля и предании его военному суду, членов которого подбирал сам.[1322]

Не получив желанного звания генералиссимуса, Миних надумал стать герцогом Украины; только уговоры сына заставили его отказаться от этого намерения. Рассказавший об этом эпизоде Манштейн (лояльный по отношению к своему командиру) не скрывал, что Миних не умел сдерживать желание властвовать: игнорировал принятые нормы обращения к высшему по рангу генералиссимусу Антону-Ульриху и не сообщал тому никаких важных дел, помимо формальных запросов по чинопроизводству, несмотря на прямые приказания Анны Леопольдовны.[1323]

Фельдмаршал вторгся и в сферу, уже 15 лет руководимую Остерманом: его подпись появляется на бумагах Кабинета, отправляемых в Коллегию иностранных дел — например, о замещении вакансий дипломатического персонала. В письме Антиоху Кантемиру в Париж Миних подчёркивал, что именно по его распоряжению русский посол получил «подарок» в 20 тысяч рублей. Осыпанный почестями, обласканный вниманием коронованных особ Миних быстро потерял чувство реальности. По сообщению Шетарди, фельдмаршал настолько бесцеремонно вёл себя с правительницей, что она боялась своего «спасителя». Анна жаловалась вновь появившемуся при дворе саксонцу Линару, что Миних не исполняет её собственных приказаний, «а вместо того делает распоряжения противные».

Уже в конце ноября 1740 г. Шетарди отметил, что под Миниха подкапываются Остерман и генерал-фельдцейхмейстер принц Л. Гессен-Гомбургский. В январе 1741 г. саксонский посол докладывал об объединении усилий всех «важнейших особ» придворного круга (Остермана, Головкина, Лёвенвольде) в борьбе с влиянием первого министра.[1324] В феврале и Финч счёл возможным говорить о «заговоре» против Миниха во главе с Остерманом.

Растущая изоляция Миниха в правительстве привела к неожиданным для фельдмаршала последствиям. Не успел он получить «патент» на звание первого министра, как уже 28 января 1741 г. вышел именной указ Кабинету, создававший новую конфигурацию верховной власти. Согласно этому документу, дела Кабинета впервые распределялись «по департаментам»: «первому министру» Миниху отводилось лишь руководство военным ведомством, да и по этим делам он должен был «рапортовать» Антону-Ульриху; генерал-адмирал Остерман сохранял контроль над внешнеполитической сферой, а канцлеру Черкасскому и вице-канцлеру М. Г. Головкину оставлялись «внутренние дела по Сенату и Синоду и о государственных по Камер-коллегии сборах и других доходах». Отныне уполномоченные главы «департаментов» имели право самостоятельно рассматривать относящиеся к их компетенции дела и предоставлять проекты решений по ним в «общее собрание» Кабинета за своей подписью. Этот же указ предполагал назначение «известных дней» для «общего рассуждения» министров.[1325]

Решительно урезавший полномочия первого министра указ, вероятно, имел и более серьёзную цель: кажется, впервые после 1730 г. в нём прозвучало стремление отойти от обычая, при котором «персоны управляют законом», к несколько более строгому порядку принятия важнейших решений. Прерогативы самодержца не подвергались умалению, но предполагались известное разделение компетенции между министрами и их индивидуальная ответственность за предлагаемые решения; намечалось разграничение полномочий Кабинета и других учреждений: дела, «не касающиеся» и «ненадлежащие» до верховной власти, предписывалось «отрешить» и передавать в соответствующие ведомства.