Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Цесаревне нельзя отказать в понимании трудности стоявшей перед ней задачи: в условиях склок и разброда создать себе сплочённую опору среди высших сановников едва ли было возможно. Но интересно, что претендентка на трон предполагала обратиться к гвардии только в «худшем случае». Очевидно, началом «лавины», которая должна была вознести её на вершину власти, могла стать смерть царя-младенца. В разговорах с Шетарди она не раз высказывала предположение, что мальчик «непременно умрёт при первом сколько-нибудь продолжительном нездоровье».[1457]

В этом случае, при отсутствии другого законного наследника «из того же супружества», завещание Анны Иоанновны теряло силу, Анна Леопольдовна лишалась оснований претендовать на регентство, а Елизавета обретала бесспорные права на престол как дочь царствовавшего императора. В такой ситуации выступление нескольких высших должностных лиц вполне могло предоставить дочери Петра корону без какого-либо насилия.

Но прогноз о близкой смерти императора оказался ошибочным, а переговоры с Нолькеном и Шетарди подталкивали принцессу к действиям накануне шведского вторжения. Шетарди в донесениях подробно освещал, как они с Нолькеном пытались добиться от Елизаветы согласия на ревизию условий Ништадтского мира. Но о конкретной подготовке переворота он мог сообщить немногое, и то со слов Лестока или другого поверенного принцессы — Христофора-Якова Шварца, саксонского искателя приключений, успевшего съездить с посольством в Китай, поступить на службу в географический департамент Академии наук и состоявшего придворным музыкантом Елизаветы.

В переписке Шетарди не раз упоминал «план принцессы Елизаветы», но о конкретных его исполнителях ничего сообщить не мог. Только в депеше от 19 мая 1741 г. он намекнул на информацию Шварца о каких-то готовых к действию гвардейских офицерах. Шварц же передал послу, что некие офицеры обеспокоены предполагавшимся правительницей браком Елизаветы.[1458]

Заявления Елизаветы о готовности её «партии» к перевороту стали вызывать сомнения у дипломатов. Перед отъездом Нолькен пытался уточнить количество её сторонников в гвардии, но Елизавета лишь обещала действовать со своей «партией» мужественно. Уже после начала военных действий в августе она поставила в известность Шетарди, что раздала своим сторонникам две тысячи рублей; в начале сентября Шварц сообщил послу, что каждый солдат, отправленный на фронт в составе сводного гвардейского отряда, получил от принцессы пять рублей, в связи с чем занял у Шетарди две тысячи червонных.[1459]

С этого момента и до самого переворота Шетарди так и не смог сообщить в Париж ничего обнадёживающего о сторонниках Елизаветы. За день до переворота посол уже без всякого энтузиазма докладывал: «Если партия принцессы не порождение фантазии (а это я заботливо расследую, обратившись к ней с настойчивым расспросом), вы согласитесь, что весьма трудно будет, чтобы она могла приступить к действиям, соблюдая осторожность, пока она не в состоянии ожидать помощи…»[1460]

Можно предположить, что инициаторы заговора скрывали свои планы и состав участников от Шетарди. Но тогда трудно объяснить тот факт, о котором французский посол сообщал 15 (26) октября 1741 г.: к нему в полночь явился камергер Елизаветы с заявлением, что, по её сведениям, царь умер, и спросил, что делать.[1461] Шетарди спросонья вынужден был давать инструкции: Елизавете нужно срочно «сговориться с членами партии» и лично возглавить их. И это при наличии якобы широкого круга заговорщиков-офицеров во главе с опытными генералами и при поддержке первых лиц государства?

Беспомощность Елизаветы и отсутствие сведений о её сторонниках заставляют предположить, что заговора с участием высокопоставленных лиц не было. Все известия о нём содержатся лишь в донесениях Шетарди и Нолькена, которые получали информацию от самой Елизаветы, Лестока и Шварца и не имели возможности её проверить. Напомним, что предупреждение Финча о заговоре также основано на полученных англичанами в Швеции данных из донесений Нолькена, к которому они поступали из тех же источников.

Если усомниться в реальности такого заговора, становится понятным и отсутствие каких-либо сведений о нём в делах Кабинета и Тайной канцелярии. Тогда объяснимо и отсутствие репрессий и после сообщения Финча, и после письма Линара, в августе 1741 г. предупреждавшего правительницу о «мятежных замыслах» иностранного министра. Ночные разговоры цесаревны с французским послом беспокоили Остермана, но реальной опасности не представляли. Материалы следствия по делу министров Анны Леопольдовны не содержат указаний на то, что слежка за домом Елизаветы, продолжавшаяся до осени 1741 г., дала какие-то результаты.

Что касается поддержки планов Елизаветы вельможами и гвардейскими офицерами, то о ней неизвестно ничего конкретного. Но дворцовый переворот всё же произошёл — с успехом и без какого-либо сопротивления. Каковы же были его пружины, если версия о заговоре вельмож и офицеров выглядит не вполне убедительной?