Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Это, так сказать, рядовые провинности, которые по нескольку раз в месяц отмечались в полковых приказах. Но были и более серьёзные проступки, свидетельствующие, что гвардейцы образца 1741 г. чувствовали себя во дворце и в столице хозяевами положения. Семёновский гренадёр Иван Коркин был задержан на рынке с краденой посудой из дома «великого канцлера» А. М. Черкасского;[1473] преображенский солдат Иван Дыгин нанёс оскорбление камер-юнкеру правительницы, офицеру Конной гвардии Лилиенфельду.[1474] Разгулявшиеся семёновцы Пётр и Степан Станищевы «порубили» караульных на улице, а заодно и вмешавшихся в драку прохожих.[1475] Преображенец Артемий Фадеев «в пребезмерном пьянстве» тащил на улицу столовое серебро и кастрюли из царского дворца, а его сослуживец гренадёр Гавриил Наумов вломился в дом французского посла и требовал у иноземцев денег.[1476] Регулярное чтение солдатам «Воинского артикула» и обычные наказания в виде батогов не помогали, как и внушения офицерам иметь «смотрение» за вверенными им подразделениями.

Навести дисциплину в гвардии попытался генералиссимус и гвардейский подполковник принц Антон. В мае 1741 г. он повелел восстановить в полках особые гренадёрские роты (созданы при Петре I, ликвидированы в 1731 г.), которые должны были стать примером для всей гвардии. Книга приказов Преображенского полка свидетельствует, что принц лично отбирал в новую роту солдат и офицеров во главе с капитаном Иоганном фон Зихеймом. Новый командир под руководством самого принца приступил к «экзерцициям».[1477] С лета 1741 г. в адрес гренадёров и других солдат заметно увеличивается количество выговоров и наказаний: выполняют ружейные приёмы «не бодро», носят не положенные по форме шапки, «виски не потстрижены по препорции», «волосы не завязаны» и т. д. Новой роте было приказано снять мерки и делать новые мундиры и амуницию. В строящихся солдатских слободах принц запретил открывать кабаки.[1478]

Эти строгости вместе с тяготами военного времени (запретом отпусков и командированием в августе гвардейского отряда на фронт) не способствовали популярности брауншвейгского семейства. Начиная с августа в Тайной канцелярии вновь стали рассматриваться дела о «непристойных словах» гвардейцев и прочих обывателей в адрес верховной власти.

Преображенский солдат Иван Ветчинкин жаловался, что их с утра посылают на работу. Другой преображенец, Василий Бурый, 23 августа высмотрел на небе некое явление и объявил приятелю, что «швед восстаёт войной за едину правду, того для, что ваше императорское величество тогда были отставлены от вседражайшего по наследству вашему всероссийской империи престола самодержавству». В сентябре измайловский солдат Андрей Псищев на упрёки капрала заявил ему: «Тако ты чорту присягал, а не государю!» На допросе он оправдывался, но вновь помянул высочайшее имя не к месту, заявив, что «присягал как Богу, так и государю, а не другому какому чорту».

Точно так же («чорту ты служишь») поступил его сослуживец Леонтий Сокольников. Столь же непочтительно отзываться об императоре («какому-де вы чорту присягали») позволяла себе и штатская старушка Татьяна Иванова. Казацкий сотник Дмитрий Балакирев заявил: «Лутче чорту служить, нежели этому государю, щенку; этот-де щенок не успел из материна естества выпасть, да и стал-де государь». А вотчинный крестьянин Троице-Сергиева монастыря Михаил Алексеев выразился ещё более пессимистично: «Как государь настал, так и хлеб у нас не стал родитца». Такого поношения не смогла стерпеть даже добрая Анна Леопольдовна: ругатель-сотник и непочтительный мужик получили кнут и ссылку в Охотск. Обыватели не щадили и прочих высоких чинов. Музыкант Павел Муромцов был уверен, что «генерал-фелтмаршал фон Миних и другие генералы, и генерал фелтцейхместер, да и третей император дураки». «Гошпитальный надзиратель» Михаил Крюков выразился о властях предержащих ещё более резко: «Только они Россию-ту нашу ядят».[1479]

Опасности эти случаи не представляли; виновные карались, в духе правления Анны Леопольдовны, сравнительно легко.[1480] Но появление подобных разговоров показывает, что престиж власти в глазах её непосредственной опоры к осени 1741 г. упал. Тем не менее гвардейские штаб- и обер-офицеры, по-видимому, лояльно относились к режиму: нам неизвестно ни одного «антибрауншвейгского» выступления в офицерском корпусе, что контрастирует с «антибироновским» движением осенью 1740 г. Однако пока «наверху» ссорились и интриговали, в гвардейском «низу» копилась критическая масса для очередного переворота.