Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Выше уже высказывались сомнения в наличии массовой патриотической оппозиции. Приведённые С. М. Соловьёвым и Е. В. Анисимовым факты относятся только к гвардии (точнее, к её «старым» полкам) и так же, как свидетельства Миниха-отца и Манштейна, в значительной части извлечены из донесений иностранных дипломатов. Конечно, картину могли бы дополнить сведения о подлинных политических симпатиях офицеров, чиновников, да и просто городских обывателей; но их у нас пока нет. Что касается признания за Елизаветой прав на престол, то едва ли оно было однозначным; до нас дошли и противоположные отзывы. Так, в октябре 1740 г. крепостные князя Мышецкого в избе обсуждали текущие политические новости и рассуждали, кому быть царем после Анны Иоанновны. Когда прозвучало имя Елизаветы, хозяин дома Филат Наумов, лёжа на печи, дал ей отвод как недостойной кандидатуре: «Слыхал он, что она выблядок».[1462]

В делах Тайной канцелярии 1741 г. нет упоминаний о правах Елизаветы на престол. Едва ли не единственным случаем такого рода стало адресованное ей письмо «польской нации шляхтича» Петра Прокофьева о бывшем ему «гласе с неба»: он, российский царь Пётр, должен взять в жёны «российскую цесаревну Елизавету»; в сентябре 1741 г. дело было передано в Синод, в чьём ведении состояли душевнобольные.[1463]

Очевидно, фактором, максимально способствовавшим новому перевороту, стала деградация самого режима Анны Леопольдовны. Погружённая в личные и семейные проблемы правительница к осени 1741 г., по-видимому, утратила контроль над своим окружением. Но толки о престолонаследии не могли не беспокоить Елизавету и её сторонников, тем более что существовал проект выдать цесаревну замуж за младшего брата Антона, принца Людвига.[1464] Надежды на поддержку шведов рухнули после поражения 23 августа при Вильманстранде; опубликованный манифест о борьбе с министрами-иностранцами никакого отклика не вызвал. Единственной надеждой принцессы оставалась гвардия — но не командиры, а «солдатство». Шетарди утром после совершившего переворота написал в Париж, что накануне со слов «доверенного лица» цесаревны узнал: «основою партии [Елизаветы] служат народ и солдаты, и что лишь после того, как они начнут дело… лишь тогда лица с известным положением и офицеры преданные принцессе в состоянии будут открыто выразить свои чувства», — и усомнился в серьёзности подобного предприятия.[1465]

Гвардия в перевороте 25 ноября 1741 г.

Мы не имеем оснований полагать, что утверждение у власти Анны Леопольдовны было встречено в полках гвардии с неудовольствием. Арестованные при Бироне офицеры не упоминали имени цесаревны в качестве достойной кандидатуры. В первые месяцы правления Анны нам не известно ни одного случая неуважительного о ней отзыва. Правительница явно стремилась добиться расположения гвардии.

Офицеров регулярно приглашали на куртаги. Парады сопровождались распоряжениями Дворцовой конторе обеспечить их участников двумя чарками водки и пивом, а при нехватке пива «неотменно взять где возможно за деньги, токмо при том смотреть, дабы то пиво было доброе и не кислое и чтоб нарекания на оное никакого быть не могло».[1466] Особыми «трактованиями» всех штаб- и обер-офицеров отмечались полковые праздники. Именно при Анне гвардейцам стали выдавать по десять рублей за несение ночных караулов во дворце.[1467] В апреле 1741 г. правительница дала указание платить работавшим на постройке казарм гвардейским солдатам по четыре копейки в день.[1468] В апреле 1741 г. принц Антон распорядился сварить для солдат специального пива на осиновой коре, сосновых шишках и можжевельнике для профилактики цинги.[1469]

Однако книги приказов по полкам за 1741 г. показывают, что дисциплина в «старой» гвардии была не на высоте. Из месяца в месяц повторялись приказы офицерам следить, чтобы их подчинённые «в квартирах своих стояли смирно и никаких своевольств и обид не чинили и без позволения никто никуда с квартир не отлучались». Но солдаты являлись на службу «в немалой нечистоте», «безвестно отлучались» с караулов, играли в карты и устраивали дебоши «на кабаках» и в «бляцких домах». Они же «бесстрашно чинили обиды» обывателям, устраивали на улицах драки и пальбу, «являлись в кражах» на городских рынках и у своих же товарищей (как настоящий вор-рецидивист Кондрат Федулин из Семёновского полка[1470]), многократно «впадали» во «французскую болезнь».[1471] Обычной «продерзостью» стало пьянство, так что приходилось издавать специальные приказы, «чтоб не было пьяных в строю».[1472]