Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Именно об этих обстоятельствах и беседовала с Елизаветой правительница во время куртага в понедельник 23 ноября 1741 г. Под таинственным визитёром, вероятно, подразумевался некий Давен, прибывший в Россию просить руки Елизаветы для французского принца Луи-Франсуа де Конти, но так и не рискнувший обратиться лично к принцессе. Анна, как со слов Лестока передавал Шетарди, просила Елизавету не принимать посла, а та предлагала передать это пожелание французу через Остермана. В «Краткой реляции» дочь Петра Великого выглядит чуть ли не жертвой происков соперницы, которая, стремясь сама стать императрицей и обуреваемая неправедной «ненавистью и злобою», обвинила цесаревну: «Что это, матушка, слышала я, что ваше высочество корреспонденцию имеете с армиею неприятельскою и будто вашего высочества доктор ездит ко французскому посланнику и с ним вымышленные факции в той же силе делает». Елизавета, конечно же, с негодованием заявила, что у неё «никаких алианцов и корреспонденций» с противником нет и в помине, а если доктор Лесток зачем-то встречался с Шетарди, она о том его спросит.[1495] Беседа была неприятной для Елизаветы, но никакими сведениями о её «солдатских» связях правительница не располагала.

Может, Елизавете и удалось убедить мать императора в своей невиновности (та даже якобы послала к Остерману сказать, что цесаревна «ничего не изволит ведать»), но Лестоку грозил арест. Опыта конспирации у гренадёров не было, а Елизавету поддерживала не вся гвардия — данных о выступлениях в её пользу в рядах измайловцев и Конной гвардии у нас нет.[1496] Дела Тайной канцелярии показывают, что совершённый преображенцами переворот одобряли не все: «Честь себе заслужили тем, что пришед в ношное время во дворец и напали на сонных с её императорским величеством», — осуждал их семёновский гренадёр Алексей Павлов; его сослуживец Максим Судаков называл героев переворота «бунтовщиками и стрельцами».[1497]

В тот же день 23 ноября (как сообщает «Реляция») Елизавета послала за гренадёрами, которые заверили её в своей готовности действовать. В эти дни преображенцы не заступали на караул; утром 24-го числа один из заговорщиков, Пётр Сурин, отправился во дворец договариваться с караульными семёновцами и предупредил солдата Степана Карцева, что «в сию нощь будет во дворец государыня цесаревна», о чём сам Карцев сообщил в 1742 г. при поступлении в Лейб-компанию.[1498]

Ещё одним толчком к перевороту стало поступившее 24 ноября в гвардейские полки повеление принца Антона быть «к походу во всякой готовности»: поздней осенью гвардии предстояло отправляться из столицы на финскую границу.[1499] Этот приказ едва ли был вызван опасениями заговора: послать на фронт две тысячи гвардейцев Анне рекомендовал сам фельдмаршал П. П. Ласси, и она его доклад одобрила: «Быть по сему».[1500] Незадолго до этого и кабинет-министр М. Г. Головкин подал Анне Леопольдовне своё представление о необходимости начать активные военные действия в Финляндии (благо её болота замёрзли) и предлагал двинуть корпус на Фридрихсгам, чтобы «в тишине» подойти к крепости и взять её штурмом с незащищённой стороны.

Вечером 24 ноября 1741 г. к преображенцам отправились инициаторы предприятия во главе с Грюнштейном: солдат необходимо было подготовить к приезду главных действующих лиц. Затем Лесток через своих агентов во дворце удостоверился, что правительница ни о чём не подозревает, и встретился с французским дворянином из свиты Шетарди, получив от него (как засвидетельствовали оказавшийся в том же доме придворный ювелир И. Позье и сам посол) две тысячи рублей для раздачи солдатам. Французский дипломат отнюдь не щедро финансировал цесаревну; прусский посол Мардефельд сообщал в Берлин, что Елизавете пришлось заложить свои драгоценности.[1501] После десяти часов вечера Лесток покинул дом купца, и последующие два часа приближённые Елизаветы посвятили последним приготовлениям к перевороту. Вероятно, тогда и был составлен «памятный реестр» для ареста сторонников Анны Леопольдовны, о котором упоминает «Реляция».

Ни военные, ни гражданские столичные власти 24 ноября ни о чём не подозревали. Двор Анны Леопольдовны веселился на последнем в это царствование балу — именинах жены М. Г. Головкина. Около или сразу после полуночи Елизавета вместе с камер-юнкером М. И. Воронцовым и Лестоком прибыла на полковой двор и застала уже подготовленных к её появлению солдат. «Знаете ли, ребята, кто я? И чья дочь?» — воспроизводит её первые слова проповедь новгородского архиепископа Амвросия, произнесённая в дворцовой церкви 18 декабря 1741 г. Затем принцесса обратилась к гвардейцам за помощью: «…Моего живота ищут!»