Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

За Елизавету выступило большинство унтер-офицеров (В. Храповицкий, Н. Скворцов, П. Щербачёв, И. Блохин, В. Вадбольский, М. Ивинский, Ф. Хлуденев, Е. Ласунский, С. Шерстов, Ф. Васков, И. Козлов, Г. Куломзин), которых по иронии судьбы отобрал в образцовую роту сам принц Антон.[1502] Опытные служаки — у большинства гвардейский стаж составлял более десяти лет — сумели быстро организовать гренадёров, арестовали единственного дежурного офицера — подпоручика Берхмана (вслед за главными «героями дня» они получили почётные звания сержантов и капралов Лейб-компании).[1503] Арестовали и гвардейцев, которым принц Антон поручил надзор за самой Елизаветой; в феврале 1742 г. лейб-компанцы П. Хахин, А. Ходолеев и А. Мошков указывали на свои заслуги во время переворота: «брали сержанта Обиручева».[1504]

После принесения присяги рота выступила в поход. По дороге к Зимнему дворцу (по Манштейну — после его занятия) от колонны отделялись отряды для ареста Лёвенвольде, Миниха, Головкина, Менгдена, Остермана и близких им лиц, в том числе генералов Стрешнёвых, директора канцелярии принца Антона П. Грамотина и преображенского майора Альбрехта.

Семёновский караул Зимнего дворца не оказал сопротивления. По данным Бюшинга и Шетарди, офицеры не спешили выказать свою преданность цесаревне и тут же были арестованы. Однако стоявшего в ту ночь на посту П. В. Чаадаева (деда знаменитого «басманного философа») Елизавета отправила с известием о перевороте в Москву, а через год сделала премьер-майором и членом суда по делу Лопухиных; так что, по всей вероятности, он не противодействовал перевороту.

Гренадеры под руководством Лестока и Воронцова отправились в дворцовые покои и арестовали ничего не подозревавших «немцев» вместе с императором. Автор примечаний на записки Манштейна и Я. П. Шаховской называли в числе участников переворота Шуваловых, Разумовских и В. Ф. Салтыкова; но в чем именно состояло их участие, не вполне понятно.[1505] Основную часть операции по захвату престола гвардейцы проделали умело и вполне самостоятельно; для Шетарди, как и для прусского посла Мардефельда, переворот стал неожиданностью.

Высшие военные командиры — генерал-фельдмаршал Ласси и подполковник гвардии принц Гессен-Гомбургский — были вызваны уже после событий (накануне вечером принц отказался примкнуть к заговорщикам).[1506] Они распорядились стянуть к дворцу части гарнизона и гвардейские полки, в то время как созванные вельможи (А. П. Бестужев-Рюмин, А. М. Черкасский, А. Б. Куракин, Н. Ф. Головин, Н. Ю. Трубецкой) приносили Елизавете поздравления и сочиняли манифест о ее вступлении на престол.

Вслед за ними к Елизавете в ее прежний дворец, где уже сидели под арестом брауншвейгское семейство и его «партизанты», потянулись прочие чиновники; в их числе Я. П. Шаховской, только что сумевший войти в доверие к М. Г. Головкину и рассчитывавший «от всяких злоключений быть безопасным». Как и год назад, вчерашний «любимец» вынужден был ночью спешить во дворец «сквозь множество лиц с учтивым молчанием продираясь, и не столько ласковых, сколько грубых слов слыша».

Одно и то же событие очевидцы видели по-разному. Сенатор Шаховской обращал внимание в основном на поведение «знатных господ» и их нынешний «вес» в придворном раскладе. Только на периферии происходившего он замечал восклицания солдат: «Здравствуй, наша матушка, императрица Елизавета Петровна!»[1507] Безвестный же польский дворянин и офицер на русской службе, также поспешивший в открытый для всех дворец, видел прежде всего победителей-гвардейцев: «Большой зал дворца был полон преображенскими гренадерами. Большая часть их были пьяны; одни, прохаживаясь, пели песни (не гимны в честь государыни, но неблагопристойные куплеты), другие, держа в руках ружья и растянувшись на полу, спали. Царские апартаменты были наполнены простым народом обоего пола… Императрица сидела в кресле, и все, кто желал, даже простые бурлаки и женщины с их детьми, подходили целовать у ней руку».[1508]

Сам Шетарди, дворецкий его посольства и автор анонимного французского донесения от 28 ноября (9 декабря) 1741 г. сообщали о ликовании на улицах, какое «никогда не было видано ни при коем случае». Английский же посол не замечал в народе никакой «общей радости». С ним был согласен и адъютант арестованного в эту ночь Миниха Христофор Манштейн, чьей карьере в России переворот положил конец: «Когда свершилась революция герцога Курляндского, все были чрезвычайно рады: на улицах раздавались одни только крики восторга; теперь же было не то: все смотрели грустными и убитыми, каждый боялся за себя или за кого-нибудь из своего семейства».[1509]