Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Указ Сенату 13 января предписал судить преступников, при этом в реестр судей были включены выдвиженцы «незаконного правления» П. С. Салтыков, В. Ф. Наумов, П. П. Воейков, Я. П. Шаховской. Уже через три дня был вынесен приговор: Миних осуждён к четвертованию; Остерман, Головкин, Лёвенвольде, Менгден, Тимирязев — к «обычной» смертной казни.

Утром 18 января 1742 г. на эшафоте осуждённые выслушали манифест о своих «винах», заключавшихся в поддержке «незаконного» правления Бирона и Анны Леопольдовны, «искоренении знатнейших фамилий» в годы правления Анны Иоанновны, растрате казённых средств и «возведении» на должности чужеземцев. В момент, когда Остерман уже положил голову на плаху, все получили высочайшее помилование и отправились в сибирскую ссылку: Лёвенвольде — в Соликамск, Головкин — в Германг, Остерман — в Берёзов, на место преданного им много лет назад Меншикова; Миних — в спроектированную им для Бирона тюрьму в Пелыме. Остальные — сенатор В. И. Стрешнёв, генерал М. С. Хрущов, майор-семёновец В. Чичерин, секретарь принца П. Грамотин — отделались переводом в армию или удалением со службы и ссылкой в свои имения.

Анна Леопольдовна вынуждена была подписать за себя и своих детей присягу Елизавете. Вместо отправления в «заграничное отечество» свергнутый император с семейством почти год томился в Риге, с 1742 по 1744 г. — в Динамюнде (нынешний Даугавпилс) и бывшем меншиковском Раненбурге под Рязанью, с 1744 по 1756 г. — в Холмогорах. Оттуда «принца Иоанна» перевели, уже без родителей, в Шлиссельбургскую тюрьму, где он и был убит охраной в 1764 г. во время попытки поручика Мировича освободить узника.

15 февраля в Сенате Н. Ю. Трубецкой объявил следствие законченным; при этом частные бумаги и письма подследственных было приказано сжечь; очевидно, такой была общая судьба части архивов государственных преступников, не представлявшей интереса для следствия.[1523] Имущество осуждённых — имения, дома, загородные дачи — было быстро поделено, при этом дома Остермана в Москве и Петербурге «по наследству» перешли к новому вице-канцлеру и главе Иностранной коллегии А. П. Бестужеву-Рюмину.[1524] Комиссия описала и «пожитки»: их нестеснительно выгребали из домов арестованных и свозили прямо в Зимний дворец.[1525]

Но поиски движимых ценностей встретили препятствие: Остерман признался следователям, что в октябре 1741 г., за месяц до переворота, перевёл через своих доверенных агентов, английских купцов Шифнера и Вульфа, крупные суммы в Англию и Голландию и разместил их у «банкера» Пельса: во-первых, чтобы его дети могли «ездить по чужим государствам для наук»; во-вторых, для перевода денег обратно, «когда вексель низок», то есть получения выгоды от разницы курсов валют.[1526] Фирма Шифнера и Вульфа была солидным торговым предприятием и давним агентом русского правительства на западноевропейском рынке, а банкирская контора «Пельс и сыновья» — их поручителями и компаньонами по операциям с продажей русских казённых товаров.[1527] Коммерсанты сообщили властям необходимую информацию из своих книг, благодаря которой можно представить себе обороты пользовавшихся их услугами вельмож: самого Остермана, фельдмаршала Миниха и кабинет-министра М. Г. Головкина.

Оказалось, что вице-канцлер с 1732 г. переводил свои деньги за границу — очевидно, и в расчёте на проценты, и с целью обезопасить свои средства от придворных «конъектур». Происхождение некоторых переводов не поддаётся объяснению (например, пять тысяч рублей от Я. Евреинова или 5 400 рублей «от тайного советника фон Крам»), но в основном это были законные доходы от лифляндских и прочих вотчин. В среднем за год на счёт Остермана поступало около сотни тысяч рублей. Владелец снимал со счёта деньги на закупку вещей (вин и другой «провизии», тканей, посуды, драгоценностей, географических карт и прочего); небольшие суммы шли его родственникам (свояку князю И. А. Щербатову) и другим лицам. В итоге в некоторые годы приход равнялся расходу, как в 1741 г.

К Пельсу поступил и последний вклад Остермана в размере 117 660 гульденов. Кроме того, сбережения министра находились у английского банкира Джона Бейкера («в английских зюдзейских аннуитетах» на сумму 11 180 фунтов стерлингов); но и они в 1741 г. были переведены в банк Пельса под 3 % годовых. Эти деньги теперь «никому не принадлежат, кроме как моему (Елизаветы Петровны. — И.К.) двору», заявил русский посол в Голландии А. Г. Головкин. Однако банкиры не понимали логики превращения частных денег в казённые минуя законных наследников, и на случай возможных претензий вкладчика учтиво требовали правительственных гарантий, формального согласия наследников и заверенную копию завещания владельца счёта.