Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Масштабный эксперимент по «умолчанию» дополнялся пропагандистскими акциями. В церковных проповедях евангельские образы и риторические обороты убеждали паству в законности власти Елизаветы как преемницы дел отца и защитницы веры от иноземцев. К этому жанру примыкали публицистические произведения, призванные оправдать произведённый переворот: уже упомянутые «Реляция» и «Историческое описание о восшествии на престол Елисаветы Петровны» или «Разговоры между двух российских солдат, случившихся на галерном флоте в кампании 1743 года».

В проповеди на день рождения Елизаветы 18 декабря 1741 г. владыка Амвросий (тот самый, который благословлял брак Анны Леопольдовны, а затем предлагал ей стать императрицей) оправдывал действия дочери Петра I в борьбе с врагами России. В образе последних представали Миних, Остерман и другие «эмиссарии диавольские», которые «тысячи людей благочестивых, верных, добросовестных, невинных, Бога и государство весьма любящих втайную похищали, в смрадных узилищах и темницах заключали, пытали, мучали, кровь невинную потоками проливали». Они же назначали на руководящие должности иноземцев, а неправедно нажитые деньги «вон из России за море высылали и тамо иные в банки, иные на проценты многие миллионы полагали».[1534] Антона-Ульриха и Анну Леопольдовну владыка теперь называл «сидящими в гнезде орла российского нощными совами и нетопырями, мыслящими злое государству».

Усердие сочинителей приводило к тому, что свержение императора представлялось как «благополучнейшая виктория» над «внутренним неприятелем»; при этом иногда авторы доходили до кощунства. Так, согласно «Историческому описанию», Бог «влия благодать свою в немощного и неимущего дома и родителей и мало ведомого, в чине солдатском служащего Георгия Фёдорова сына Гринштейна» и его приятелей и вдохновил их на подвиг во имя «многострадальной» Елизаветы. Ночной же захват власти выглядел священной миссией, которую взяла на себя гвардейская «блаженная и Богом избранная и союзом любви связуемая компания, светом разума просвещённая». Во главе с Елизаветой, «по вооружении силой крестною и исшествии из казармы сия блаженная компания… утвердиша слово: намерения не отменить и действо исполнить», после чего заговорщики «поспешением силы крестныя без всякого сопротивления вшед в чертоги царские, принцессу Анну и чад и супруга повелением великия государыни Елисавет Петровны взяша и отвезены бысть в дом ея величества и лишися власти и санов».[1535]

В «Похвальном слове» на день восшествия Елизаветы на престол Ломоносов в 1749 г. представлял слушателям: «Чудное и прекрасное видение в уме моём изображается… что предходит с крестом девица, последуют вооружённые воины. Она отеческим духом и верою к Богу воспаляется, они ревностию к ней пылают…»[1536]

Захват власти не только не скрывался, но открыто, в публичных заявлениях, изображался как героическое деяние; продолжался, по выражению американского историка Ричарда Уортмана, «петровский миф о монархе, ради пользы государства прибегающем в своем правлении к беспощадному насилию».[1537] «Дворская буря» повлияла на творчество ведущего драматурга эпохи Александра Сумарокова, по совместительству генерал-адъютанта фаворита Елизаветы Алексея Разумовского и начальника канцелярии Лейб-компании. Его «Гамлет», в отличие от подлинника, изображал близкий к российскому вариант событий: народное восстание, подготовленное друзьями принца «силою присяг», в ходе которого герой захватывает дворец, убивает Клавдия и арестует главного злодея Полония.[1538]

Когда в Германии стали появляться в продаже биографии Миниха, Остермана и Бирона, А. П. Бестужев-Рюмин в 1743 г. предписал русским послам в европейских странах добиваться запрещения торговли подобными изданиями и «уведать» имена их авторов. Попавшие в Россию экземпляры «пашквилей» должны были быть конфискованы и сожжены.[1539]

Так же действовал и посол в Голландии А. Г. Головкин, который пытался опровергать «мерзкие пассажи» амстердамских газет о судьбе «бывшего царя» и якобы имевших место в провинции «факциях» против новой власти. Но затем он стал убеждать петербургское начальство, что с «грубыми лживостями» можно бороться цивилизованно — путём денежных «дач» и постоянных «пенсионов» представителям свободной прессы. Посол узнал и расценки за услуги «главнейшим газетчикам: двум амстердамским, утрехтскому, гарлемскому, лейденскому, галанскому — всякому по 200 рублей; другим же, а имянно францускому, ротердамскому, делфскому, гронинскому, гахскому, алфенскому, такожде и двум ауторам меркуриев всякому по сту рублей и свои ведомости заблаговременно».[1540]