Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Ничего этого российские власти представить в голландский суд не смогли. Давно закрылась комиссия «описи пожитков и деревень» арестованных, а сам Остерман окончил свои дни в сибирской ссылке. Императрица приказывала Головкину: вернуть деньги, «не взирая ни на какие тех купцов отговорки и судебные коварства».[1528] Но, несмотря на всё могущество империи, логика патриархально-самодержавной простоты в отношении имущества подданных не работала в ином правовом поле. Более того, российский двор продолжал пользоваться услугами Пельса: через его контору шли расчёты русских дипломатический миссий, он же переводил в Россию «субсидные деньги» по договору 1747 г. с Англией. На требования банкира предоставить «прокурации» установленных наследников и заверенную копию завещания послу нечего было ответить, а затем тяжбу отодвинули на второй план другие события.

Дело об «остермановых деньгах» завершилось только в 1755 г., когда его младшего сына, секунд-майора Московского полка Ивана Остермана, отпустили за отцовским наследством — чтобы затем «взять» вместе с деньгами. Но тот — по тайному совету самого посла А. Г. Головкина (брата кабинет-министра регентши, умершего в сибирской ссылке) — договорился с банкиром «не трогать капитала».[1529]

Осуждение и шельмование деятелей свергнутого правительства сопровождалось традиционной раздачей милостей: была объявлена очередная амнистия (без снисхождения к осуждённым «по первым двум пунктам»), «сложены» штрафы по 10 копеек с подушной подати на 1742 и 1743 гг. и «казённые доимки» за 1719–1730 гг.; наконец, ликвидирована и сама Доимочная комиссия.[1530] Тайная канцелярия получила распоряжение «наказаний не чинить» тем, кто обвинялся в оскорблении брауншвейгской фамилии, и ложно объявившим «слово и дело» духовным лицам, коих надлежало передавать в Синод. На несколько дней, судя по протоколам, сыскное ведомство замерло, прекратились допросы и пытки; но уже в декабре оно продолжило обычную работу в прежнем составе и с прежним жалованьем.

Восстановление «отеческого духа»?

Как уже было отмечено в литературе, воцарение Елизаветы сопровождалось широкой пропагандистской кампанией. Новый манифест от 28 ноября 1741 г., в отличие от первого, объяснял переворот не только «прошением» подданных, но и ссылкой на завещание Екатерины I, по которому право на корону принадлежит потомству Петра I — его внуку Петру II и дочерям Анне и Елизавете. Остерман же своими «происками» возвёл на престол Анна Иоанновну и заставил её подписать «определение о наследнике», в результате чего на престоле оказался «принца Антона Ульриха Брауншвейг-Люнебургского от светлейшей принцессы Мекленбургской Анны рождённый сын (никакой уже ко всероссийскому престолу принадлежащей претензии, линии и права не имеющий)». А его родители при поддержке того же Остермана, Миниха и М. Г. Головкина нарушили присягу и «насильством взяли» правление империей в свои руки, от чего «не токмо немалые в нашей империи непорядки и верным нашим подданным крайние утеснения и обиды уже явно последовать началися». Угнетённые подданные обратились к Елизавете, и она «восприяла» принадлежавший ей престол в ночь на 25 ноября 1741 г. Этот документ, как и сочинения министров Анны Леопольдовны по поводу свержения и наказания Бирона, несколько неуклюж; неслучайно над противоречиями в манифестах 26 и 28 ноября потешалась в «предосудительных пассажах» зарубежная пресса.[1531]

Свергнуть «незаконного» (а на самом деле вступившего на престол на основании петровского указа 1722 г.) императора было нетрудно — сложнее было искоренить память о нём. Власти и раньше уничтожали отдельные документы (к примеру, в 1727 г. манифест по делу царевича Алексея); теперь же правительство Елизаветы решило устранить всю информацию о предшественнике, «вычеркнуть» его царствование из истории. С 1741 г. изымались из обращения монеты с его изображением, в 1742 г. сжигались печатные листы с присягой, а с 1743 г. началось систематическое изъятие прочих официальных документов с упоминанием свергнутого императора и правительницы — манифестов, указов, церковных книг, паспортов, жалованных грамот и т. п.[1532]

Поскольку уничтожить годовую документацию всех государственных учреждений не представлялось возможным, то комплексы дел передавались на особое хранение в Сенат и Тайную канцелярию; ссылки на них давались без упоминания имён. Вступив на престол, наследник Елизаветы Пётр III повелел после снятия необходимых копий уничтожить все дела «с известным титулом», и только очередной переворот не дал исполнить это распоряжение.[1533]