Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Первоначальные послабления сменились в 1742 г. распоряжениями о взыскании недоимок. 30 декабря 1745 г. подушная подать была увеличена на 10 копеек для крепостных и на 15 копеек для государственных крестьян. Проведение новой ревизии ставило задачу сделать невозможным само существование «вольных разночинцев» — их всех надлежало непременно записать в подушный оклад, армию, на мануфактуры.[1557] Резко усилились при Елизавете гонения на «безуказных» предпринимателей.[1558] Их положение не облегчило возрождение в 1743 г. магистратов и цехового устройства: эти органы находились в полном подчинении администрации, которая могла сажать бурмистров под караул. Вопреки распространённому мнению, Елизавета не отменяла смертную казнь; можно говорить только о приостановке исполнения смертных приговоров.[1559]

Правительственная политика и усиление помещичьего гнёта вызвали ответную реакцию: продолжались действия разбойных «партий» и бегство на окраины и за границы; беглые селились во владениях польских вельмож, а на южном берегу Каспийского моря строили флот шаху Надиру. С конца 40-х гг. XVIII в. резко увеличилось количество челобитных, в которых крестьяне отстаивали свои права, ссылаясь на петровские указы о наказаниях за злоупотребления «в народных сборах»,[1560] как бы напоминая власти о нарушении тех самых законов, которые она обещала восстановить.

Официально демонстрировавшаяся приверженность православию имела оборотную сторону — ограничение веротерпимостии. Указы 1741–1742 гг. предписывали обратить строившиеся лютеранские кирки в православные храмы и запрещали армянское богослужение. Дважды — в 1742 и 1744 гг. — объявлялось о высылке из империи всех евреев, не принявших крещение.[1561] С 1742 г. Сенат повелел прекратить разрешённую ранее запись в раскол; возобновилась практика взимания денег с «бородачей» и ношения шутовских кафтанов с красным воротником-козырем для раскольников (именоваться «староверами» им было запрещено). В ответ на репрессии в стране вновь начались самосожжения.[1562] При этом набожная императрица не собиралась отменять законы своего отца в отношении Церкви и оставила без последствий доклад новгородского архиепископа Амвросия с просьбой о восстановления патриаршества.[1563]

Усилился контроль за повседневной жизнью подданных; им занимались образованные в 1744 г. при епархиальных архиереях духовные консистории, ведавшие борьбой с ересями и расколом, а также судом над духовными лицами и мирянами. Указы Синода начала 1740-х гг. запрещали устраивать кабаки близ церквей и монастырей, предписывали не вести в храмах бесед о «светских делах» и даже на торжественных молебнах не выражать громко верноподданнические чувства. Распоряжения светской власти определяли поведение на улице: чтобы «на лошадях скоро ездить и браниться не дерзали». В 1743 г. власти попытались ввести цензуру: для книг с «богословскими терминами» — в Синоде, для остальных — в Сенате. Появились указы о запрещении «писать и печатать как о множестве миров, так и о всём другом, вере святой противном и с честными нравами несогласном».[1564]

Новая власть перенимала из петровского «наследства» не динамику и новаторство, а крепостничество и стремление к всеобщей регламентации. В этом смысле переворот 1741 г. не столько «открывал» возможности изменения сложившейся системы, сколько консервировал официально канонизированное «наследство», прикрываясь патриотической риторикой.

Выше уже говорилось, что назначения «незаконного правления» не свидетельствуют о каком-то предпочтении иноземцев. Елизавета 31 декабря 1741 г. попробовала было пересмотреть чинопроизводства и награждения предыдущего царствования, но уже через несколько дней сочла более благоразумным утвердить сделанные пожалования.[1565] Нельзя говорить и о массовом уходе иноземцев с русской службы: в 1742 г. подали в отставку три генерал-майора (Г. фон Вейсбах, А. фон Тетау, X. Вилдеман), двое из которых были связаны родством и службой с Минихом;[1566] позднее покинули Россию генералы В. Левендаль, Д. Кейт и бывший адъютант Миниха Х.-Г. Манштейн. Фельдмаршал В. В. Долгоруков в феврале 1742 г. просил Елизавету заполнить полковничьи вакансии русскими, в то же время П. П. Ласси успешно представлял к повышению иноземцев.[1567]

«Список генералитета и штаб-офицеров» 1748 г. показывает, что на российской службе «немцами» являлись два из пяти генерал-аншефов, четверо из девяти генерал-лейтенантов, 11 из 31 генерал-майора; в среднем звене — 12 из 24 драгунских и 20 из 25 пехотных полковников. Именно при Елизавете генерал-аншефами стали Иоганн фон Люберас и родственник Бирона Лудольф фон Бисмарк; генерал-лейтенантами — Ю. Ливен, В. Фермор, П. Голштейн-Бек, А. де Бриньи, А. Девиц.[1568] Остались на службе и другие немцы: брат фельдмаршала Х.-В. Миних, принц Л. Гессен-Гомбургский, дипломаты И.-А. Корф и Г.-К. Кейзерлинг.