Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Рядовой лейб-компанец Игнатий Меренков мог по-дружески позавидовать: его приятель-гренадёр Петр Лахов «с ея императорским величеством живёт блудно».[1581] За «свою сестру блядь» держали Елизавету Арина Леонтьева из сибирского Кузнецка и другие «посадские жёнки» не слишком строгих нравов.[1582] Про неё же «с самой сущей простоты» сложили развесёлую песню:

Государыню холоп
Подымя ногу гребёт.[1583]

Даже какие-то «польские мужики» на границе могли себе позволить пожелать: «Кабы-де ваша государыня была здесь, так бы де мы готовы с нею спать», — за что получили от российских солдат «в рожу».[1584]

Но фортуна, с точки зрения Тимирязева и подобных ему, почему-то улыбалась недостойным. Характерное мнение дворянского общества выразил в подпитии унтер-экипажмейстер Александр Ляпунов: «Всемилостивейшая-де государыня живёт с Алексеем Григорьевичем Разумовским; она-де блядь и российской престол приняла и клялася пред Богом, чтоб ей поступать в правде. А ныне-де возлюбила дьячков и жаловала-де их в лейб-компанию в порутчики и в капитаны, а нас-де, дворян, не возлюбила и с нами-де совету не предложила. И Алексея-де Григорьевича надлежит повесить, а государыню в ссылку сослать».[1585] Завистливые глаза и языки приписывали незнатному фавориту планы «утратить» наследника, а его матери — колдовство («ведьма кривая, обворожила всемилостивейшую государыню»); выдумывали даже, что у самой благодетельницы он велел «подпилить столбы» в спальне, чтоб её «задавить».[1586]

События 1741 г. показали ещё одну закономерность российского «переворотства»: лёгкость и безнаказанность захвата власти породила в гвардейско-придворной среде настроения «переиграть» ситуацию: «в случае» оказывались немногие, а обиженных при дележе наград всегда хватало.

Уже в январе 1742 г. Финч отметил ропот в гвардии. Затем эти настроения стали материализовываться: летом того же года преображенский прапорщик Пётр Квашнин, камер-лакей Александр Турчанинов и измайловский сержант Иван Сновидов сочли возможным собрать «партию человек в триста или и больше, и с тою бы партиею идти во дворец и государыню императрицу свергнуть с престола, а принца Иоанна возвратить». На вопрос, что делать с императрицей, Турчанинов пояснил: «Где он их увидит — заколет».[1587] Дело Лопухиных выявило подобные настроения и в придворных кругах: подполковник Иван Лопухин летом 1743 г. заявлял о скорых «переменах» в правительстве и воцарении «принца Иоанна», при этом называл многих недовольных произведённым переворотом офицеров.[1588]

Недовольство проявляли даже сторонники бывшей опальной цесаревны. Сосланный ещё в 1740 г. за выражение сочувствия к Елизавете капитан Пётр Калачов по возвращении из Сибири (по распоряжению Анны Леопольдовны) был пожалован в майоры и отставлен «с денежным награждением», однако посчитал себя обиженным и затеял тяжбу о возвращении своих якобы незаконно отчуждённых «деревень», в ходе которой четыре раза подавал «доклады» императрице.

Интересно не столько желание майора вернуть свои давно заложенные имения, сколько его уверенность, что Елизавета «возведена на российский престол через ево, Калачова, первого». Поэтому, считал он, его семье полагается быть «при дворе», а ему самому «поручить в смотрение табашной и питейный сборы» по всей стране. В своём «бессовестном неудовольствии» майор грозил императрице «бунтом», поучал её, что надо отпустить свергнутого Ивана III с отцом за границу, и полагал, что «такова в государстве разорения и неправосудия не бывало» из-за «воров» и «изменников», к числу которых относил весь Сенат вместе с генерал-прокурором, вице-канцлера М. И. Воронцова и других высших чиновников.[1589]

Елизавета присматривала за отдельными офицерами — например, за буйным в молодости гвардейцем и полковником Воронежского полка П. А. Румянцевым. Извещая его родителей о поведении сына, царица писала, «что-де уши у меня далеко слышат».[1590] Для этого были основания. В 1749 г. поручик Ширванского полка Иоасаф Батурин предложил великому князю Петру Фёдоровичу возвести его на престол: «Заарестуем весь дворец и Алексея Разумовского, а в ком не встретим себе единомышленника, того изрубим в мелкие части». Замысел офицера интересен тем, что захват власти он мыслил произвести с помощью бунта московских работных людей, которых его сторонники уже начали «подговаривать».[1591]

Приводить в чувство приходилось не только офицеров, но и солдат; списки осуждённых в первые годы правления Елизаветы включают многих унтер-офицеров и рядовых гвардии, которые за «непристойные слова» отправились на Камчатку, в Оренбург и другие дальние гарнизоны.[1592]