Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

В 1745 г. новое предостережение поступило из Англии. Русский посол И. А. Щербатов со ссылкой на прибывшего из Петербурга итальянца-учителя Л. Фоссати и его соотечественника Пискаторе докладывал, что некий итальянский кондитер Джузеппе Алипранди, состоявший в 1742 г. в голштинской свите наследника Петра Фёдоровича, уполномочен от брауншвейгского двора «привести на престол Иоанна» и даже обещал «ядом окормить императрицу всероссийскую». Через два года прибывший в Россию «конфектурщик» был вместе с семейством препровождён прямо в Петропавловскую крепость, где подвергнут допросам; содержимое его багажа попало на криминалистическую экспертизу к лейб-медикам Бургаве и Кондоиди. Кондитер отрицал все обвинения и пояснил, что заезжал в Брауншвейг исключительно с целью заработка. В привезённых им лекарствах и «лакомствах» ничего вредного не обнаружили; но всё же семейство «Жузепа Алипрандия» сослали в Казань, где оно провело 15 лет под охраной, несмотря на ходатайство посла об освобождении подданного австрийской короны.[1624]

В обоих случаях Тайной канцелярии не удалось отыскать иностранный (брауншвейгский или прусский) след в деятельности арестованных, однако категорически исключать его нельзя, тем более что иностранные посланники в России были неплохо осведомлены о положении заключённых и их перемещениях.[1625] Фридриха II явно интересовала фигура заточённого принца: в начале 1740-х гг. он давал Елизавете советы, как охранять престол от брауншвейгской династии;[1626] позднее, если верить показаниям купца И. Зубарева, король поручил ему «скрасть Ивана Антоновича и отца его» и устроить бунт для возведения принца на престол.[1627] В донесениях датского и французского посланников во время болезни Елизаветы в 1749 г. содержались упоминания о каких-то «разговорах» в дворянских кружках по поводу возможного ареста Петра Фёдоровича и возведения на престол Ивана III.[1628]

Однако даже если считать, что попыток освобождения Ивана Антоновича внутри страны и извне не было, показательна сама убеждённость в их наличии. Несмотря на все усилия властей, о свергнутом императоре помнили.[1629] О нём говорили и лейб-компанцы (хотя бы браня «и отца его и мать… по матерны»), и их оппоненты; суждения о его участи можно было слышать «по всем ямам», в столичной Москве и далёком Тобольске.[1630] При этом, вопреки имеющемуся в литературе мнению, свергнутый император пользовался некоторым сочувствием именно в гвардии и дворянском обществе.[1631] В массовом сознании «подлых» он, по-видимому, не расценивался как «свой»: в отличие от мнимых Алексеев, Петров II и Петров III, вышедшие из народа самозваные Иваны Антоновичи, кажется, не появлялись.[1632] Либо действительно мальчик-император воспринимался как «чужой», либо можно говорить об эффективности пропагандистских усилий Елизаветы по дискредитации «незаконного правления».

Зато с воцарением Елизаветы стали появляться самозваные «потомки» её отца, которого при жизни считали и «неистовым царём», и «подменным шведом». В 1742 г. в Тобольске при принесении присяги в соборе наследнику престола Петру Фёдоровичу объявил о своих правах флотский лейтенант Иван Дириков. Моряк заявил, что государь в 1694 г. «пребыл» в Белгороде с его матерью, а позднее подписал «под проклятием в Сенате в настолном протоколе, что быть наследником короне росийской ему, Ивану».[1633]

Списки «клиентов» Тайной канцелярии свидетельствуют, что в 1747 г. сыном Петра I назвался подпоручик гвардии Дмитрий Никитин; вместе с ним по ведомству А. И. Ушакова проходили и другие «дети» императора, которые размещались по монастырям «неисходно до смерти». Дириков угодил в заточение в Иверский монастырь, «Петры Петровичи» (однодворец Аверьян Калдаев и канцелярист Михаил Васильев) содержались в Усольском Воскресенском и Серпуховском Высоцком монастырях; в Троицком Калязинском монастыре был заключён «царевич Александр Петрович» — канцелярист Василий Смагин.[1634] В 1755 г. в Варшаве объявился ещё один «брат» императрицы и «крестник» французского короля Луи Петрович, которого русские дипломаты тщетно пытались заманить на российскую территорию.[1635] Периодически возникали слухи и о «живом» Петре II.[1636]

Механизм появления таких «претендентов» ещё далеко не ясен: его трудно однозначно отнести как к «нижнему», народному, так и к «верхнему» самозванству (по терминологии Н. Я. Эйдельмана), свойственному правящему слою. Однако в некоторых случаях (например, касательно И. Дирикова) следствие — при всей относительности «экспертизы» в Тайной канцелярии — приходило к выводу о вменяемости «претендентов». Характерно, что в данном случае Елизавета отказалась от проведения расследования (а вдруг обнаружатся «грехи молодости» Петра I, на чём и настаивал Дириков?); самозванец был объявлен «помешанным в уме» и навечно заперт в Иверском монастыре.