Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

На протяжении двух лет фигура «птенца Ивана Антоновича» настолько сконцентрировала внимание недовольных новыми порядками и просто обойдённых судьбой, что в этом «силовом поле» он просто должен был погибнуть — или вернуть себе свободу и трон. Но для второго усилий Мировича было недостаточно, а выросший в изоляции принц не годился на роль графа Монте-Кристо. Счастливую для Екатерины особенность «послепереворотной» ситуации отметил Гольц ещё летом 1762 г.: «Единственная вещь, которая благоприятствовала двору во время этих кризисных событий, это то, что недовольные, более многочисленные в действительности, чем все остальные, не имели никакого руководства». Законному претенденту сочувствовали рядовые и отдельные офицеры. Но у устранённого двадцать лет назад императора не было «партии» при дворе и связанных с ней вельмож и исполнителей.

Смерть несчастного Ивана III несколько разрядила обстановку. Начиная с 1765 г. поток «гвардейских» дел и заключённых Тайной экспедиции, связанных с «переворотными» сюжетами, на время обрывается. В качестве «претендентов» теперь выступают сумасшедшие, вроде пытавшегося предложить Екатерине руку и сердце садовника Мартина Шницера.[1893] Политическая трагедия переходит в бытовой жанр. Дедиловский воевода Иев Леонтьев поколачивал свою супругу со словами: «Ты меня хочешь извести так же, как государыня Екатерина Алексеевна своего мужа, а нашего батюшку. Он было повёл порядок обстоятельной, а ныне указы выдают все бестолковые, что не можно и разобрать».[1894] Прапорщик Алексей Фролов-Багреев в расстройстве от «любовной страсти» объявил товарищам: «Заварил кашу такую, которую если удастца съесть, то я буду большой человек, а естьли же не удастца, то и надо мной то же сделаетца, что над Мировичем». Друзья-картёжники тут же донесли; но на следствии сержант доказывал допрашивавшему его Панину, что замыслил всего только избить мужа своей зазнобы и увезти от него свой «предмет».[1895]

Ослабление «переворотных» настроений было связано и с изменением состава самой гвардии. Уже с первого дня нового царствования в её ряды стали зачисляться солдаты из полевых полков. Сказались и «высокоматерние щедроты» новой императрицы в виде денежных раздач и производств в чины. Только в Преображенском полку за один 1765 г. новые чины получили 9 капитанов, 17 капитан-поручиков, 21 поручик, 21 прапорщик и 23 сержанта.

К тому же, по-видимому, Иван Антонович воспринимался как законный государь лишь в гвардейской или армейской среде, являлся знаковой фигурой для «столичного» заговора, но в народе популярностью не пользовался. Там начинают появляться «Петры III» — Пётр Чернышёв, Гаврила Кремнёв и другие; вступает в силу механизм «нижнего» самозванства. «Наверху» же подходящей фигуры до поры не было. Однако начиная с 1765 г. дела Тайной экспедиции фиксируют начало фигурирования Павла в качестве претендента на престол — опять-таки в той же столично-гвардейской среде.[1896]

В 1769 г. отставной конногвардейский корнет Илья Батюшков и подпоручик Ипполит Опочинин мечтали захватить на царскосельской дороге карету императрицы и постричь её в монастырь. Законным наследником друзья считали Павла; но Опочинин не исключал и того, что сам имеет право на престол: со слов его «мамки», он являлся сыном Елизаветы и английского короля, якобы приезжавшего в Россию инкогнито.[1897]

В том же году к следствию были привлечены преображенский капитан Николай Озеров и его друзья — бывший лейб-компанец Василий Панов, отставные офицеры Ипполит Степанов, Никита Жилин и Илья Афанасьев. Заговорщики не просто ругали императрицу и её фаворита — критике подвергалась внутренняя и внешняя политика Екатерины. «Прямые сыны отечества» (так называли себя друзья) были возмущены, что не выполнены «при вступлении… разные в пользу отечества обещании, для которых и возведена на престол».

О каких обещаниях шла речь, не вполне понятно; но другие упрёки звучали так: «народ весь оскорблён»; «государственная казна растащена» и делаются заграничные займы; «не рассматриваны» полезные предложения Сената; гвардия пребывает «в презрении», а Орловы за границу «пиревели через аднаво немца маора двацать милионов»; в екатерининском «Наказе» «написана вольность крестьяном, это-де дворяном тягостно, и буде разве уже придёт самим пахать»; наконец, осуждался разрыв с Австрией, «с коею всегда было дружелюбие».

Заговорщики планировали возвести на престол Павла — при нём земли дворянам раздадут «безденежно» и ликвидируют откупа, поскольку «винный промысел самый дворянский». Екатерину же намеревались заточить в монастырь; а если бы она, как царевна Софья, попыталась вырваться оттуда, «во избежание того дать выпить кубок, который она двоим поднесла». Накануне ареста Озеров уже успел приготовить план Летнего дворца.[1898]