Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Получается, что судьба престола решалась даже не «совещанием» высших чинов империи — пусть нелегитимным, но хотя бы представительным и формально единодушным, как это было при кончине Петра I, — а серией индивидуальных соглашений заинтересованных «сильных персон». 16 апреля Меншиков, очевидно, уже не обсуждал вопрос с собравшимися в «передней», а сообщил им о принятом решении.

Вскоре Екатерине стало лучше, о чём она сама уведомила Рабутина через камергера Р. Лёвенвольде. Может, поэтому в столице «для последнего дня апреля били в барабан и церквей в колокола на пожар тревогу» и специально зажгли какое-то «хоромное строение» — это была последняя шутка екатерининского царствования. В другом донесении посол сообщил: «план» князя был доложен Екатерине, и она «никакого неудовольствия не высказывала», — хотя и оговорился, что не знает, «какие настоящие чувства государыня питает по этому поводу». Однако она вряд ли что-то могла изменить — «партии» герцога и Меншикова достигли согласия. Светлейший князь был настолько уверен в прочности своего положения, что «с каждым днём обхождение его с великим князем становится всё фамильярнее».[578] Сам Рабутин позднее признался Карлу VI, что и он приложил руку к действиям в пользу великого князя, поскольку «поселял в некоторых лицах, способных содействовать либо мешать, надежду на вознаграждение от имени вашего императорского величества».[579]

Толстой и другие несогласные не смогли создать достаточно сильной «партии», чтобы заставить с собой считаться, и оказались в изоляции. 24 апреля после утреннего визита к Екатерине Меншиков «приказом ея императорского величества» арестовал во дворце Девиера — как писал Рабутин, «за непристойную радость» во время болезни императрицы и попытку отговорить мальчика жениться на дочери Меншикова. В этот день князь ещё дважды посещал государыню и имел «тайные разговоры» с Остерманом и Макаровым, а на следующее утро уже отдавал распоряжения в крепости, куда был доставлен арестованный.

26 апреля Меншиков отвёз наследника и его сестру Наталью на два дня в свой дворец на Васильевском острове; затем доставил обратно в «зимний дом» и развлекал «гуляниями» и медвежьей травлей.[580] В те же дни по распоряжению Меншикова камергер Лёвенвольде получил пять тысяч рублей на покупку двора.[581]

На следующий день была назначена следственная комиссия во главе с Г. И. Головкиным; там заседали те, кому светлейший князь доверял: Д. М. Голицын, генералы И. И. Дмитриев-Мамонов, Г. Д. Юсупов и «креатуры» Меншикова — генерал-майор А. Я. Волков и обер-комендант столицы Ю. И. Фаминцын. Указы царицы они получали вместе с сопроводительными письмами Меншикова, требовавшими скорейшего допроса подследственных.[582] «На виске» после двадцати пяти ударов кнутом Девиер назвал своих собеседников: генерал-майора Г. Г. Скорнякова-Писарева, молодого князя И. А. Долгорукова, церемониймейстера Ф. Санти, генерала А. И. Ушакова; они тут же были привлечены к делу. Следователи отправились допрашивать Бутурлина и Толстого; последний признался, что говорил о намерении короновать дочерей Екатерины.[583] Следствие по обвинению в подстрекательстве к «великому возмущению» было проведено в рекордный срок. При этом не были прояснены противоречия в показаниях арестованных, не привлекались свидетели.

Днём 6 мая Рабутин срочно отправил донесение: вчера у императрицы вновь начались «припадки», а сейчас ею «начала овладевать всё большая и большая слабость». Как следует из «журнала» Меншикова, 5 мая он с восьми утра до часа пополудни трижды посещал больную; итогом стал именной указ следственной комиссии представить на следующее утро краткий доклад по делу, а остальное «за краткостью времени оставить».[584] Но доклад и приговор по делу были готовы лишь к вечеру, в последние часы жизни Екатерины. Меншиков «для великой болезни ея императорского величества был во весь день» у её постели. Где-то рядом с царской спальней в такой же спешке им вместе с герцогом и Бассевичем готовилось завещание.