Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Однако Бестужев-Рюмин упоминался не случайно. Молодой резидент в Гамбурге в 1733 г. получил на сохранение от арестованного голштинского министра барона Штамбке «сундучок и маленькую шкатулку» с секретными документами, которые голштинские власти потребовали вернуть и даже пытались выкрасть. Бестужев запросил начальство: «Не роспечатать ли оной сундучок и шкатулку для осмотрения во оных писем — не обрящется ли что в пользу вашего императорского величества интересу?» Ведь барон был одним из советников герцога и находился с ним в Петербурге в 1725 г. Увы, во вскрытом сундучке резидент обнаружил лишь письма самого герцога, его расписки и «старые прожекты и инструкции по разным корреспонденциям», которые положил обратно, подделав печати.[604]

Таким образом, завещание Екатерины не покидало пределов России. Нельзя исключить возможность уничтожения подлинника. Но что в таком случае считать подлинником? В 1728 г., отвечая на запрос русского правительства, голштинский министр Бассевич признал, что именно он «в самой скорости помянутое завещание сочинил». Трудился он не безвозмездно: Меншиков купил согласие герцога на воцарение Петра II целым рядом обязательств России в деле «шлезвицкого возвращения», обещанием выдать Елизавету замуж за герцогского брата, прощением герцогу всех полученных от русского двора сумм и признанием его прав на шведскую корону. Шесть из шестнадцати параграфов завещания касаются интересов герцога. Далее Бассевич рассказал, что герцог выпросил у Меншикова отступное в миллион рублей, из которых 100 тысяч надо было отдать самому Меншикову. Стороны поторговались: сумма «отката» князю уменьшилась до восьмидесяти тысяч, а остальные 20 тысяч получил за труды сам Бассевич.[605]

Вестфалей в записке королю, сочинённой в 1730–1733 гг., утверждал, что при жизни Екатерины Бассевичем и Штамбке был составлен только немецкий текст завещания. Но Екатерина скончалась прежде, чем его успели перевести, и Елизавета подписывала текст уже после смерти матери, но «с великой радостью в сердце после того, как прочла статью, разрешавшую ей выйти замуж за князя-епископа Любека». Это и дало Вестфалену основание назвать этот документ «величайшим подлогом».[606] Однако он не сообщал, что именно подписала Елизавета. Как указал в депеше от 6 (17) мая посол Рабутин, императрице «на подпись представлено было извлечение из пунктов для большей верности, пока не будет вполне выработана инструкция». По данным шведского посла Цедеркрейца, завещание не успели перевести на русский язык и составили некий «экстракт», подписанный Елизаветой.[607] О том, что именно Елизавета подписывала «набросок завещания», знал и Маньян; но он полагал, что «правильный» немецкий текст был написан уже позднее.[608]

В таком случае дошедший до нас русский текст является тем самым торопливо составленным «экстрактом», написанным рукой А. В. Макарова.[609] Очевидно, так считала и сама Елизавета, поскольку при восшествии на престол в 1741 г. всё-таки пыталась найти подлинное («немецкое»?) завещание матери, а не ту небрежно исполненную бумагу, которую когда-то сама же подписала.

Летом 1727 г. Совет повелел изъять у населения и из государственных учреждений все манифесты о деле царевича Алексея вместе с петровским указом о престолонаследии и приказал «впредь никому тех манифестов в домах своих ни под каким видом не держать и не читать».[610] Таким образом, важнейший государственный акт — петровский устав 1722 г. — с одной стороны, не был отменён, с другой — вроде бы признавался недействительным. При этом никакого нового закона публично не объявлялось: завещание Екатерины I осталось неизвестным большинству подданных, и они присягали по прежней форме Петру II и его наследникам, которые «по соизволению и самодержавной её от Бога данной власти определены».

Зато за границей не успели российские представители при европейских дворах получить указания об опровержении «разглашений» по делу Девиера и Толстого, как появились «фальшивые копии» завещания Екатерины. Русский посланник в Вене Ланчинский объяснялся по этому поводу сначала с австрийскими министрами, а затем с местными «газетирами» — те упорно отказывались раскрывать свои источники информации, но согласились опубликовать опровержение.[611] По мнению Коллегии иностранных дел, утечка пошла от голштинских министров.[612] Российскому внешнеполитическому ведомству ничего не оставалось, как признать эту публикацию подложной, хотя её текст был как раз исправнее отечественного «подлинника»: там проставлен возраст совершеннолетия императора Петра II (16 лет) и наличествует 12-й параграф о его браке с дочерью Меншикова.[613]