Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Торжественная помолвка императора произошла 30 ноября 1729 г. В Москве устраивались балы и фейерверки; начались приготовления к царской свадьбе, назначенной на 19 января. В столицу съезжались гости. Екатерину Долгорукову, как и её предшественницу, указано было поминать при богослужении;[721] Иван Долгоруков по образцу Меншикова получил титул князя Римской империи и в январе 1730 г. стал майором гвардии.

Новый 1730 год начался с сообщений европейских газет о недовольстве русских усилением Долгоруковых и даже о возникновении «тайных заговоров».[722] Об этом же докладывали и послы, к примеру, Бестужев-Рюмин из Дании: «Из Москвы гласится коим образом россиане весьма недовольны, что дом Долгоруких так возвышен, и начинают многие умыслы чинить».[723] Характерно, что церемония обручения проходила под охраной батальона преображенцев под командованием брата невесты.

Заинтересованные лица видели за праздничными приготовлениями новый тур борьбы за власть, складывавшийся не вполне благоприятно для Долгоруковых. Среди недовольных, по-видимому, был и сам Пётр: наблюдатели отмечали его холодность к невесте и высказывания о своих новых родственниках как о «двуногих собаках». Царь тайно посетил Елизавету, несколько раз по ночам скрытно встречался с Остерманом, который дал понять, что он против этого брака.[724] Вице-канцлер вдруг «заболел»: с 3 ноября он не появлялся на заседаниях Верховного тайного совета вплоть до смерти императора. Пётр II впервые отказался от охоты, собирался раздать желающим всех своих собак и даже стал прилежно заниматься. Герцогу де Лириа в эти дни казалось, что «в воздухе собиралась гроза».[725]

6 января, на Крещение, Пётр II подписал последний в своей жизни указ об обмене московского двора графа Саввы Рагузинского на 800 дворов в Комарицкой волости Севского уезда и на параде «перед Преображенским полком в строевом убранстве изволил идти в полковничьем месте». В тот же день его видели в санях вместе с невестой, отправлявшимся на водоосвящение, где он долго пробыл на льду реки среди войск.[726]

Современники единодушно утверждали, что вечером того же дня Пётр заболел оспой, от которой недавно умерли австрийский император Иосиф I и испанский король Луис. Но англичанин Рондо узнал об этом только 12-го, а Лефорт — 13-го числа, когда появилось официальное сообщение о болезни императора, которая уже якобы не представляла опасности для его здоровья. В таком духе и составляли дипломаты донесения своим дворам. Но затем внезапно последовало сообщение о смерти Петра в ночь на 19 января.

В народных песнях отразилась печальная судьба мальчика-императора:

Ах ты, дедушка родимый!
Меня ты покидаешь,
Кому царство оставляешь!
Мне ли царство содержать!
Господа ныне большие
Изведут меня в минуту…[727]

В глазах простых людей рано умерший император навсегда остался «добрым царём», и его имя стало использоваться в борьбе с крепостническим порядком. Начиная с 1732 г. в России стали появляться самозваные «Петры II» — однодворец Прокофий Якличев, конногвардейский капрал Алексей Данилов и др.; последним из них был беглый рекрут Иван Евдокимов, объявивший себя императором в 1765 г.[728] Впоследствии появились и самозваные «дети» Петра II.[729]

Но ещё при жизни Петра II, в 1728–1729 гг., Верховному тайному совету пришлось публично опровергать профессионально составленные от имени императора «воровские указы» о разрешении «всяких чинов людям» переселяться на Царицынскую линию и отмене подушной подати по поводу смерти царской сестры Натальи. В дальнейшем не раз распространялись милостивые указы, якобы подписанные покойным государем, обещавшие крепостным свободу без «выдачи» помещикам.[730]

Любой неожиданный поворот событий и отсутствие достоверной информации заставляли современников сомневаться в официальной трактовке событий. Лефорт уже 20 января представлял две версии случившегося. Согласно первой, смерть императора ускорило его «худосочие» вследствие изнурительных охотничьих экспедиций; по другой — врачи во главе с президентом Академии наук Л. Блюментростом не распознали вовремя болезнь и лечили не оспу, а лихорадку.[731] Помимо этого, существовало и мнение, что выздоравливавший Пётр II сам открыл окно и застудился.